— Послушайте, друзья мои, — проговорил господин Керсэн, — знаете, что я хотел бы предложить вам? давайте дадим все друг другу слово никогда более не говорить об этом деле! Не говоря уже о том, что эта тема грозит испортить наши милые и хорошие взаимные отношения и сделать наши характеры раздражительными я, кроме того, могу вас уверить, что от этих разговоров положительно начинает голова трещать и мысли путаться. Ведь мы с вами теперь решительно ни о чем другом даже и не говорим; все наши разговоры, как белка в колесе, вертятся вокруг этой безотрадной темы. Все в доме, не исключая даже маленькой Фатимы, не могут раскрыть рта, чтоб не сказать: «Когда мы были на Луне…» да, на Луне и на Луне… ведь стоит только их послушать, они с Виржилем целые дни только и делают что возятся со своими так называемыми лунными воспоминаниями… Просто смех и досада…
— Позвольте еще только одно слово! — воскликнул доктор, — имеете ли вы какие-нибудь известия о сэре Буцефале?
— Да, как же, прекрасные! Он собирается в скором времени побывать в Париже и провести здесь с нами две-три недельки. Знаете, что с ним случилось благодаря этой нашей знаменитой истории? Как нам известно, милый доктор, сэр Буцефал держал пари в тридцать тысяч фунтов стерлингов относительно того, что мне не удастся попасть на Луну, — сказал Норбер Моони, — и вот, вернувшись в Лондон, он, как честный и порядочный человек, отправил своему оппоненту проигранную им условленную сумму, но тот отказался принять ее под предлогом или, если хотите, на том основании, что он якобы не выиграл этого пари. Баронет, однако, продолжал упорствовать, но и его оппонент также. В результате решено было избрать судей, и те решили, что эта сумма, оставшаяся без надлежащего применения вследствие взаимного отказа обеих сторон признать за собою на нее права законной собственности, должна будет быть употреблена на сооружение госпиталя. Сэру Буцефалу при этом удалось добиться, чтобы госпиталь этот был назван Selene Hospital (то есть Лунный госпиталь) в память его удивительного путешествия. Но название это не привилось, и в публике за ним вскоре укрепилось имя «Lunatics Hospital», то есть «госпиталь Сумасшедших».
— Ах, Боже мой! Какие прискорбные вести! — воскликнул вдруг господин Керсэн, который в это время уже снова успел погрузиться в чтение своей газеты, стараясь таким образом избегнуть вечных прений по поводу Лунного эпизода, как он мысленно называет эту излюбленную тему.
Взгляд его случайно упал на «Новые известия». Хартум взят!.. Генерал Гордон пал в числе первых жертв всеобщей поголовной резни!.. Английская вспомогательная армия под командованием Уольсли прибыла под Хартум, когда город был уже в руках Махди!..
— Какие грустные известия! Бедный Гордон!
— Да, этого, впрочем, следовало ожидать! — печально продолжал господин Керсэн. — Ведь вам известно, с каким оскорбительным безучастием и равнодушием было встречено повсюду это горячее воззвание, этот крик о помощи, с которым я явился к цивилизованным народам Европы от имени бедного Гордона. Английское правительство, пославшее его в Судан, все колебалось между чувством сознания своей тяжкой ответственности и желанием не ввязываться в такого рода предприятие, которое не обещало никакого желанного исхода. В конце концов оно решилось, по моим настояниям и, очевидно, нехотя, отправить к нему вспомогательную армию, которой, однако, было предписано не спешить, в тайной надежде, что она явится слишком поздно… Так оно действительно и вышло, она явилась слишком поздно, чтобы спасти этого благородного героя!.. Бедный доблестный Гордон!.. Честный, благородный и смелый воин!.. Он лично говорил мне в последнее время, что уже не надеется на помощь от своих!..
Все были еще под впечатлением тяжелого чувства, вызванного этой печальной вестью, когда Виржиль распахнул дверь в столовую и, появившись на пороге гостиной, доложил, что подано кушать. Вскоре за дружеской беседой, во время обеденного застолья, трагический образ так печально погибшего Гордона изгладился из мыслей этих людей, некогда лично знавших этого героя. Таков уж свет — и это хорошо, так как иначе жизнь стала бы ужасной, если бы печальные призраки тех, кого мы некогда любили и уважали, постоянно являлись и садились с нами за стол.
В то самое время, когда то, что мы только что описали, происходило в Париже, компания веселых камердинеров и лакеев собралась в одной из особых зал старинной портерной на Керзон-стрит в Лондоне. Героем этого маленького клуба являлся наш старый знакомый Тир-рель Смис, вернувшийся к родному очагу, ступивший теперь на родную почву возлюбленной им Англии и почти столь же известный и прославленный в своем кругу, как моряк Синдбад. Его приятели отнюдь не придерживались того мнения, как господин Керсэн, по отношению к путешествию на Луну; напротив, они никогда не уставали слушать его рассказы и повествования, которые сделались самой излюбленной темой всех шуток и разговоров этого клуба.
— Да полно, ты еще станешь, пожалуй, уверять нас, что на Луне жили люди! — восклицал кто-нибудь из членов почтенного собрания.
— Даю в том мое честное слово! Да, там жили люди, да еще какие! Такие рослые красавцы, что разве только немного пониже колонны Трафальгар-сквера!
— Ну!., ну… приятель… уж и наговорил ты нам всякой дичи!..
— Да нет же! Это так и есть, как я вам говорю!
— Но, в сущности, тебе не очень-то понравилось, как видно, там, на Луне?
— Да, признаюсь, не совсем по вкусу пришлась мне эта Луна! Поверите ли, там нельзя было даже трубочки закурить! Да, ни одной, даю вам слово!.. Нельзя было и погулять спокойно и прилично, как подобает воспитанным и пристойным людям, а приходилось постоянно скакать, как стрекозы или кузнечики, делая скачки и прыжки в двенадцать ярдов и более… Вы можете себе представить, какой вид придает это порядочному, почтенному человеку. Затем, все там идет совершенно другим порядком; все не так, как надо быть, а наоборот. Так, например, приходится плакать горькими слезами, чтобы иметь возможность развести самый жалкий огонек в такую стужу, какой, быть может, не видал ни один бедняга сибирский казак! Мы пили чай, вскипяченный на солнце! Можете себе представить, какой вкус имела эта настойка… А когда настала ночь, — так вот, доложу вам, вышла совсем плохая шутка! Что значат в сравнении с этой ночью наши туманы, продолжающиеся по целым неделям?!.. Полных четырнадцать суток беспросветного мрака, да еще при громадной Луне, только это, конечно, была не Луна, а так, только похожа на нее. Наши ученые называли это светом Земли, но я хотел бы знать, как можно этому верить; точно Земля светится ночью! Что за выдумки! А между тем они так утверждали! Так вот, когда человек испытал все это, то он в конце концов непременно должен будет сказать, что на всем свете нет ничего такого, что было бы лучше доброго стакана эля в Лондоне, в кругу добрых друзей, и что эта глупая Луна не стоит одного квадратного фута земли в веселой, возлюбленной нами Англии! Ура!.. — закончил Тиррель Смис свои разглагольствования. — Ура! За старую Англию!..
Тост его, как и следовало ожидать, не остался без подражателей.
Несколько минут спустя, когда наш приятель Тиррель Смис ушел, увидя по часам, что приближается время идти одевать его господина к обеду, весь маленький клуб на улице Керзон стая печально покачивать головами, глядя ему во след, а немного спустя, после некоторого вдумчивого молчания, один почтенный старый камердинер взял на себя труд резюмировать в двух словах общую мысль относительно веселого, вдохновенного рассказчика всяких небылиц, но предварительно закурил свою трубочку и с наслаждением затянулся из нее.
— Бедняга, у него чердачок опустел! — сказал он, дотрагиваясь указательным пальцем до своего лба.