Вскоре в зону неожиданно нагрянула московская комиссия (Впрочем, слова «неожиданно» и «нагрянула» употребили мы явно не совсем уместно. Почему-то у нас проверяемая сторона почти всегда заранее знает о «неожиданных приездах разных широкополномочных комиссий. – Ну, это понятно и связано, скорее всего, с вполне естественной заботой о хорошем закусе. Но и наши наивные «правозащитники» должны знать, что частенько они беседуют не с представителями зековского сообщества, а с так называемыми «активистами», тесно дружащими с Администрацией, а иногда даже, смеха ради, и с операми, переодетыми в лагерную одёжку… Успехов вам, госпожи правозащитницы! Защищайте не право, а людей! А ещё лучше: выходите, наконец, замуж и нарожайте нам как можно больше новых правозащитников!).
Мягкого и Арбалета быстренько выпустили в зону, но за день до приезда комиссии каждого из них поочерёдно вызывали в Опер.часть. опера (бедненькие вы наши!) как-то даже почти униженного просили их не жаловаться москвичам и не рассказывать за весь беспредел, который вытворяли по отношению к ВИЧ-инфицированным. Арбалет только рассмеялся и уверил этих трусливых шкодников:
– Я – не «терпила» и жаловаться не в моих правилах. Пусть потерпевшие жалуются. Для меня неприемлемо жаловаться даже на администрацию. Спасибо вам за то, что позволили посмотреть на людей с другой стороны, и получше познать самого себя, любимого.
Служивый народ раскрывался самым невероятным образом. Администрация «твёрдо» пообещала больше к ним не лезть:
– Сидите спокойно. Делайте то, что надо вам. У вас – своё, у нас – своё. Главное, сидите тихо, и всё будет нормально.
Знали они, что если зеки захотят, многие звёзды полетят вниз за весь беспредел, а комиссия пойдёт в ШИЗО, где у неё, может быть. Сразу откроются глаза на всё. Поэтому администрация и предлагала такой сговор.
Собралась авторитетная публика и после оживлённой дискуссии решила: Ну уберут этих, поставят других, создадут видимость, что они (человеколюбивые вы наши!) решают проблемы зеков, но ведь все они, власти предержащие, одним миром мазаны. Никому не нужны нарушители лагерного режима, отрицательно настроенные элементы, дезорганизаторы производства, идейные бунтари и прочий беспокойный народ. Их всегда будут уничтожать разнообразными, хорошо продуманными способами и всегда постараются убрать с авансцены лагерной жизни. Готов ли нормальный, здравый человек потерять свою жизнь? Готов ли он пожертвовать ей ради жизни других, несмотря на измены, предательства, несмотря на всё плохое, к чему так легко склоняется современный человек?... Но и веру в человека терять нельзя. Порешили пока уладить дело миром.
На этом и разошлись: Администрация – в ресторан отмечать благоприятное для неё завершение работы очередной комиссии, а зеки – в барак, думу тревожную думать, не надула ли их снова плутоватая наша власть предержащая, а то ведь она у нас такая: сегодня радостно хлопает в ладоши и скандирует: «Ленин, партия, комсомол!», а завтра – крестится истово и бубнит в глухое пространство: «Господи, помилуй мя, грешного!». Чего ждать от неё народу, похоже, не только народ, но и сама она, власть, не знает.
Когда Арбалет вышел из ШИЗО в отряд, его ждала уже стопка писем от Юли. Он читал их одно за другим, и светлая радость наполняла его измученную душу. Радовался Арбалет и за своё освобождение из каземата и за то, что, судя по письмам, и у Юли жизнь вроде бы налаживалась и здоровье не подводило.
Пока Арбалет изучал в ШИЗО под руководством Мягкого загадочную русскую поэзию, писем накопилось весьма немало, и Арбалет весь вечер посвятил созданию эпистолярной хроники о своей зарешёченной жизни, опуская при этом, чтобы излишне не волновать Юлю, самые жестокие и зубодробительные моменты. Но она, конечно, догадывалась, что он коротает свой срок в ШИЗО, переживала за него и писала письма фактически в никуда. Но теперь жизнь налаживалась.
Зеки опять организовали футбольный турнир и под предлогом игры ходили в соседние локалки, обменивались информацией и морально поддерживая друг друга. В соседнем бараке смотрящим был их близкий друг Лёша Вечер. Одному ему было тяжело справляться с неорганизованной и неуравновешенной массой ВИЧ-инфицированных, поэтому он постоянно тянул к себе спокойного и мудрого Мягкого и отчаянного и решительного Арбалета. Вместе они решали не только насущные дела отдельных отрядов, но и целой, всё разрастающейся ВИЧ-империи.
Арбалет, в предвкушении скорого освобождении, физически и морально подготавливал себя к долгожданной свободе, анализировал былое и размышлял о будущем.
Да, досталось ему в жизни не очень-то много приятного, а вот суровых испытаний и почти нечеловеческих трудностей пришлось преодолеть немало. Но он упрямо верил, что время у него ещё есть, и он сможет кардинально изменить свою жизнь и вырваться из порочного круга. Понимал он и то, что ему придётся каждый божий день побеждать самого себя, разрывая этот уже ржавеющий круг и освобождая себя из многолетнего плена. Увы, жизнь устроена так, что чем больше человек задаёт вопросов и создаёт проблем, тем больше он сам запутывается в хитросплетениях этой кратковременной жизни.
Бывали у нашего героя и такие периоды в жизни, когда он от всей души завидовал так называемым «простым смертным», у которых всё, на первый взгляд, было до банального просто: человеку дана жизнь, надо кого-то родить, что-то построить, где-то что-то вскопать и посадить. Жить и радоваться жизни, быть самому хорошим, и у тебя всё будет хорошо. Главный смысл такой жизни в однообразии: поспал, поел, поработал, получил, заплатил… и так каждый день. Но не так просты эти наши «простые смертные». Как часто некоторые из них залезают от безысходности в петлю, осознав, что их проторённый и гладкий путь ведёт в замаскированный «благами жизни» тупик.
Вскоре после освобождения Арбалета в Магнитогорск приехали другие люди, ВИЧ-империя разрослась по зоне как раковая опухоль и заняла все ключевые должности в колонии. Администрация, осведомлённая о том, что эта инфекция не передаётся бытовым путём, не смотрела уже так брезгливо на ВИЧ-инфицированных. Да они и не отличались ничем от других, здоровых пока зеков: те же порочные склонности… те же преступные желания.
Мягкий знал обо всём и обо всех, старался улучшить и облегчить лагерную жизнь. Он уже отсидел вместе с Арбалетом один год в ШИЗО, но как только тот ушёл на вольные хлеба, репрессии в отношении Мягкого возобновились с новой силой. Он был настолько неугоден Администрации, что та, без всякого зазрения совести, снова принялась крепить его за всё и за всех, откровенно пытаясь сломать всё-таки его судьбу, регулярно избивая и не выпуская из ШИЗО. Отправили его в ЕПКТ (туда свозят всех «отрицательно настроенных»). Там травили его по-полной. Через полгода отправили его обратно в Магнитогорск, успев создать ему в правоохранительных и криминальных кругах (у нас это почти одно и то же) дьявольский образ злого, непримиримого, отрицательно настроенного элемента. а он просто хотел – в законодательных рамках – улучшить, облегчить немного жизнь зеков, хотел, чтобы они и администрация понимали друг друга. Он не унывал, поддерживал зеков, балагурил, шутил…
Одна из его шуток при новом начальнике управления Жидкове стоила ему сломанной ключицы. Прямо в мрачных казематных условиях Жидков устроил для Мягкого персональную аудиенцию и пообещал ему:
– Если ты не будешь делать по-нашему, плясать под нашу дудку, ты улыбаться перестанешь.
Мягкий только улыбнулся на эту угрозу высокого должностного лица… Ночью в камеру Мягкого зашла целая орава оперов. Били его долго и методично (Что делать! У нас даже и Ф.М.Достоевского полицейская сволочь не щадила). Кроме всего прочего, Мягкому сломали ключицу. Дикие боли не проходили месяцами, но врачей к нему не вызывали. Когда ключица срослась, его из ЕПКТ снова вернули в колонию и сразу закрыли в ШИЗО. В лагерь его, чтобы он не организовал и не повёл зеков за собой, больше не выпускали. Более 4-х лет просидел он в камерах дорогого его сердцу Отечества. Там он настолько свыкся с обстановкой, что чувствовал себя как дома, не унывал и не проклинал свою судьбу.