Никому не нужным… Егор умолк. Поневоле вспомнилось недавнее…
Ведь вот не поверил тогда охране, а те враз смекнули, что бросают тут оставшихся на погибель. Харчей отделили так мало и скудно, даже горько вспоминать теперь. Егор все надеялся, что подбросят жратвы. Не может быть иного. Но мужики мрачнели: «Кто подкинет? Завоз кончился. Нет тут железной дороги. А машинами — кому надо, если бензин втрое вздорожал, и всякий рейс в золото обходится. Вот и обсчитали, что нас дешевле урыть, чем накормить. Но и на похороны не потратятся. Дешевле забыть. Мол, сами передохнут. А жмуров волки разнесут по клочьям». Злились мужики, уже не ожидавшие машин из Магадана.
Егору от их слов не по себе становилось и, даже потеряв надежду окончательно, он все еще пытался сохранить жизни двум свиньям и старой кляче. Но когда им нечего стало жрать, мужики разъярились:
Какого черта! Ты им болтанку из комбикорма делаешь и в нее муку добавляешь! Скоро самим тот комбикорм подарком станет! Давай их заколем и баста!
Я и так за свиней в зону влип! Не хочу дополнительный срок схлопотать за этих! Не дам колоть! — загораживал собою свиней и клячу.
И продолжал ждать чуда. Но и оно, наверное, изголодавшись, замерзло в снегах.
Когда кончилась мука, мужики уже исподлобья смотрели на Егора. И на его глазах, уже не спрашивая согласья, подошли с ножами к свиньям. Горилла ничего не мог сказать, слова стали поперек горла. Сам видел, как измучила людей голодуха. Руки и ноги отекли у всех. Мужиков шатало из стороны в сторону, а тут еще холод одолевал.
Нет, мясо он не ел. Не мог себя заставить, уговорить. Когда разделались с кониной, вовсе не на что стало надеяться. В поселок никто не решался пойти. Знали, там всем тяжко. Самим есть нечего. Ни у кого не имелось родни и знакомых, кто б мог принять и накормить. Да и совесть не потеряли, чтобы просить у чужих из последнего. Молча ждали своей участи. Ни на что не надеялись. Постепенно разучились ходить, вставать. У людей уже не было никаких желаний. Это состояние часто комментировали зэки, называя его белой смертью.
«Хоть бы каплю тепла!» — думалось тогда Егору. Но где его взять? Ведь бараки в зоне были из кирпича. Даже полы в них бетонные, а потолков и стропил хватило ненадолго.
Пить! Воды! — проснулся однажды Егор среди ночи, узнал голос охранника. Тот уже который день задыхался от кашля. Но где взять воду? Вокруг только снег… Его не могло растопить даже солнце.
Надо б в Магадан! Достать бы гадов из управления! — сказал как-то один из охранников.
Вместе с зэками? Ты знаешь, что будет за это? От трибунала не отвертишься! А и оставишь их — получишь не меньше, — напомнил второй.
Выходит, сдохнуть нам всем!
Тут хоть сами! Если в Магадане появимся — там помогут сдохнуть. Так что лучше не рыпаться, — посоветовал охранник.
Ни хрена им не докажете, этимТолько себе горе сыщете! Нет правды на земле! — сказал кто-то из зэков.
Нет! Надоело вот так подыхать! — не выдержал один из мужиков и предложил пойти всем в соседнюю зону.
Опоздал! Вокруг нас ни единой не осталось. Отовсюду увезли зэков. Нет никого. Даже сторожей не оставили. Да и кто согласится? Некого охранять.
Во, мужики! Лафа настала! Зоны закрываются! Да я и не мечтал, что доживу до такого, когда на Колыме ни одной тюряги не будет! Теперь зэки станут в Москве отбывать ходки, а на Колыму будут возникать на отдых как на Канары! А что? Воздух свежий! Экзотику хоть жопой хавай! Сколько пустых зон? Каждая — могильник! И в любой столько захоронений, что ни на одно волчье поколение хватит! Это вам не усыпальница фараона в Египте! Там его в золото одели, всякими украшеньями обделали! Наши зэки с этого света бегом слиняли. Без гробов! Пачками в одну яму. Какая там могила? Над ней хоть крест ставят. Наши и такое не получили. Зато здесь они спят спокойно под волчий вой. И никто с них, даже по бухой, никогда не захочет снова родиться на земле человеком. А у них мумии через тыщи лет баб насилуют. Вот так упокойники! Их бы сюда на годок! Небось вмиг посеяли б память, зачем у них яйцы промеж ног растут! — смеялись зэки, с грустью оглядевшись вокруг.
Не до смеха стало, когда начали умирать люди. Их обмороженные черные лица навсегда застряли в человеческой памяти.
Егор! Что с тобой? Чего плачешь? — заметила Люба слезу на лице. Горилла торопливо смахнул ее. Что ответишь? Пережитое не проходит бесследно.
Уже через неделю Егор стал подыскивать себе работу. Выбор был небольшой. Его звали охотником- промысловиком в госпромхоз на отстрел песцов и лис, волков и зайцев, либо в старательскую артель золотодобытчиков. Егор выбрал последнее. Тут хоть что-то зависело не только от удачи, а главное, здесь не требовали документы на оформление оружия как в первом случае.
Горилла ушел вместе с бригадой мужиков и мыл золотую породу с отвалов на старых выработках в полусотне километров от жилья.
Люба, провожая его, ни о чем не просила, не настаивала на возвращении. Да и как просить о таком, если Егор даже спал отдельно на диване. И вместо какой-нибудь надежды сказал, уходя:
Может повезет, тогда первым делом с тобой рассчитаюсь…
Не того но ничего не сказала, Промолчала, закусив губу. Сдержала, спрятала обиду поглубже за пазуху. А Егор сделал вид, что ничего не заметил В бригаде подобрались один к одному: все старше Гориллы вдвое, а то и втрое, все с золотом имели дело не по первому году. Новичком средь них был Егор.
Не везло ему в первые дни. Намывал меньше всех золотого песка. И уже начал подумывать о возвращении в поселок, когда наткнулся на самородок, привязавший, заставивший человека остаться. К весне намыл не меньше других. Когда бригада решила вернуться в дома на пару недель, чтобы переждать распутицу, Егор тоже пошел к Любе отдохнуть, помыться, перевести дух.
Два с половиной месяца работал он с поселковыми мужиками. Много узнал от них и о Любаше…
Ты, Егор, прикипайся к ней. Баба она путевая, хваткая, но невезучая. Замуж хреново вышла. За грамотея. А мужику, я так смыслю, диплом лишь помеха! Руки нужны умелые, чтоб никакой работы не гнушался. Вот такой нигде не пропадет. А этот хмырь ее библиотечный институт закончил. Смехотища! Разве мужицкое дело штаны на стуле протирать всю жизнь? Да еще у нас? Ну, скажи, кому нынче до книг? Кто их читает? Оно и раньше мало книгочеев имелось. Нынче и вовсе поизвелись. Книжки на сытое пузо хороши. Вот и перестали в библиотеку ходить. Он один там торчал как сушеный таракан. И все обзывал нас культурным матом. А потом приехала к нам из Москвы фифа: интересовалась прошлым Колымы, историей этих мест. В библиотеке с Любашкиным мужиком до ночи сидела А потом вместе с историей того козла прихватила и увезла как археологическую находку!
Еще бы! Где нынче сыщешь мужика без мозолей на руках? Теперь даже инженеры вкалывать приловчились. И только этот умудрялся как баба с холеными руками дышать. Он, вот срам, даже маникюр себе делал как пидер. В доме от него никакой подмоги, едины убытки терпели. Я б такого гада придавил. А Любка все ждала, что одумается, — говорили мужики.
В доме крыша покосилась, а он, паскудник, сидит на крыльце и книжки читает. Как бы вот врезал такому барбосу промеж бельмов, чтоб званье мужичье не срамил.
И Любка его не ругала. Любая другая выперла б! Она молчала. Мне б моя давно рога свернула и по харе натыкала. Этому повезло! Всегда в белой рубашке, наглаженных портках и при галстуке ходил. Как павлин середь кур. На всех свысока и обзывал темнотой дремучей, тундрой. Ну да хрен с им. Об нем чего тарахтеть? А вот бабу жалко. Ты, коль и впрямь никто не ждет, прирастай к Любке всеми корнями. Не пожалеешь…
Егор, слушая их, и впрямь задумался.
Люба, увидев его, тепло поздоровалась, но не бросилась к мужику. Эта сдержанность насторожила: «Может приглядела кого? Ну, уж хрен, не отдам никому!». Подошел к бабе и, повернув к себе по-хозяйски, спросил: