– Все же вы, люди, странные. Зачем куда-то отдавать свои деньги?
Она на мгновение замялась, потом сказала:
– Считается, что хранить их в банке гораздо надёжнее. Особенно если денег много. – Немного помолчав, словно вела сама с собой внутренний спор, она все же спросила:
– А как же в Шезгарте? Где вы храните свои деньги?
Я усмехнулся:
– Мы не занимаемся подобной ерундой. Шезгарт – это место, где лучше жить одним днем. Взять от жизни все удовольствия именно сегодня и сейчас, ибо завтра может и не настать.
– Почему?
Наивная маленькая девочка.
– Потому что тебя могут убить.
– Ты что, пытаешься меня запугать? – В глазах Эстель мелькнуло недовольство.
Я сделал невинный вид:
– Нет.
– И все же… ты, похоже, не хочешь, чтобы я оказалась в Шезгарте. Так?
Вопросов стало слишком много. Я и сам не заметил, как снова разговорился с ней. Это следовало прекратить. Я резко поднялся.
– Это не мое дело.
Лицо Эстель снова сделалось обиженным, словно у ребенка, которому не дали игрушку.
Ах, Эстель, но я не твоя игрушка. И ты – не моя. И исправить это мне не под силу.
Какая ирония… мы, айраниты, – самая физически сильная раса Шезгарта. Убить нас почти невозможно. В этом наше счастье и наша беда. Потому что существуют законы более могущественные, чем законы силы. И я вынужден им подчиняться.
Эстель встала вслед за мной, отсчитала несколько купюр из тех, что я кинул на стол, и сунула оставшиеся мне в руку. От прикосновения её маленьких нежных пальцев к моей грубой ладони я вздрогнул. Это было так неожиданно. И так приятно. Нет, приятно – не совсем то слово. Это было как прикосновение к чуду. Наверно, так чувствуют себя люди, когда к ним нисходит божество. Или когда держишь на руках младенца. Хрупкое, восхитительное чудо. Всего одно мгновение. А в душе словно что-то перевернулось.
Я тряхнул головой, прогоняя запретное наваждение. В полном молчании мы покинули кафе и вышли на улицу.
– Куда теперь? – спросил я как можно безразличнее. – Домой?
Домой… какое странное слово для того, у кого уже давно нет собственного дома. Нет ничего. Кроме жизни, мне не принадлежащей, и службы тому, кому эта жизнь отдана.
– Давай прогуляемся немного. Вечер сегодня очень хорош.
Да, вечер действительно был хорош. Солнечный день сменился вечерней прохладой. Со стороны Сены дул лёгкий ветерок, ласково игравший с локонами идущей впереди меня Эстель. Мы вышли к набережной и пошли вдоль реки.
Она молчала. Я тоже.
Заходящее солнце окрашивало дома и мосты в нежные мягкие тона, а воды Сены делало похожими на всполохи огня. Над рекой кружили говорливые чайки, куда-то медленно плыли кораблики, набитые людьми.
Мне нравился Париж. В нем было нечто пышно-торжественное, даже надменное, но все равно влекущее, заставляющее восхищаться им против воли. Наверно, он был похож на красивую женщину, знающую себе цену. Фасады его домов взирали на прохожих горделиво и несколько снисходительно с высоты своих лет. И даже Сена текла неторопливо, выказывая истинно королевское достоинство.
Конечно, не весь город был столь красив. Некоторые строения, вроде того здания, где мы были с Эстель на выставке странной мебели, вызывали у меня недоумение и неприятие. Ломаные формы, облицовка полностью из стекла… зачем? Зачем столько хрупкого, когда есть надёжный камень? Зачем столько попыток создать что-то новое, когда старое так восхитительно? А странная железная башня, на которой почему-то всегда толпится куча народа? Люди действительно очень загадочные существа.
– Не мог бы ты идти рядом со мной, а не сзади? – прервал мои размышления голос Эстель. – Я чувствую себя так, будто за мной крадётся маньяк.
Она свернула на мост с величественными пилонами, вершины которых венчали золотые фигуры, и остановилась посередине, уперевшись ладонями в парапет.
«Мост Александра III» – прочёл я надпись на бронзовой табличке с завитушками.
На смену мягкому свету почти скрывшегося за горизонтом солнца пришли мерцающие шапки фонарей, установленных вдоль всего моста по обе его стороны. Их оранжевые огни придавали всему, что нас окружало, таинственный, чарующий вид.
– Что, Эстель, всё-таки боишься? – спросил я, подходя к ней вплотную и поддаваясь искушению вдохнуть аромат волос, впитать тепло тела, которое я прижал к каменной ограде моста. Мои руки легли на парапет рядом с ее маленькими ладонями, не соприкасаясь с ними, но мучительно этого желая. До зуда на кончиках пальцев. Глаза снова заволокла чернота, которой я не мог управлять. Предательская зеркальная пелена всегда выдавала внутреннее состояние непокоя. А оставаться спокойным рядом с этой девушкой мне становилось все тяжелее.