— Давай, Громов! Помогу.
Прохор перегнулся через край, подхватил меня под мышки и затащил наверх. И это пришлось, как нельзя кстати, потому что силы уже оставили меня. Пару минут я просто лежал на животе, пытаясь отдышаться. И только потом сумел встать.
— Громов, прости, что так получилось! — Прохор заискивающе взглянул мне в лицо.
Лицо раскраснелось, в глазах отчаянье. Переживает, кажется, искренне, хотя я не винил его.
— Всё в порядке, — я похлопал его по плечу.
Подошёл к каменной колонне, от которой тянулась верёвка.
— А ты, старик, на флоте служил? — поинтересовался я, рассматривая «восьмёрку» — узел, которым Прохор привязал верёвку.
— Да нет. Рыбаком я был. На сейнере, — подошёл к каменному столбу и лёгким, почти незаметным движением развязал узел и стал скручивать верёвку в бухту, наматывая на руку и плечо. — Мы с нашей ватагой добывали тунца. Иногда вот такие экземпляры попадались, — распахнул руки на всю ширь. И хотя рыбаки любят привирать, я реально видел тунца таких размеров. — Ну а потом всю рыбу-то выловили. И меня, как и всех под зад коленом.
Да, именно так. Люди так бесцеремонно и жадно грабили свой же родной дом, что в морях и океанах не осталось никакой живности, кроме медуз. Японцы выбили всех китов. Хотя ещё в двадцатом веке был объявлен запрет на китобойный промысел, хитромудрые азиаты сумели преодолеть эту преграду. Они просто нашли лазейку в законе, который позволял ловить китов для научных исследований. Дельфинов они тоже выловили полностью: этих умнейших морских животных японцы просто употребляли в пишу.
— Понятно. Ну а потом?
— А потом устроился на ферму, где выращивали осётров. Красивые рыбы, особенно когда взрослые. Я даже их полюбил, что есть их не мог. Представляешь — приходишь их кормить, а они уже чувствуют это, подплывают, хватают прямо из рук. А потом там настолько всё автоматизировали, роботизировали, что люди-то совсем перестали быть нужны. Но и всё — гуляй, Вася, жуй опилки.
— Печально. А как Лига? Почему не заступилась?
Я хорошо помнил то время, когда «Лига защиты профсоюзов» навязывала всем свои законы — не меньше тридцати процентов работы на любом производстве должна была выполняться людьми. Не роботами, не андроидами, а именно людьми. Даже, если полная автоматизация будет владельцу выгоднее.
Когда мы собирали на околоземной орбите в доках наш звездолёт с Артуром, нам это здорово мешало. Отдельные узлы выводились устаревшими ракетами на химическом топливе с космодрома «Восточный». Собирали эти ракеты рабочие, но среди обычных работяг, туповатых, но трудолюбивых, попадались сволочи, которые устраивали диверсии в цехах, на космодроме. Все нити терактов тянулись к секте «Очистительная сила Сверхновой», их лидеру Гордону Макбрайду, который призывал не сопротивляться гамма-излучению, а принять, как исцеляющий душу свет. Идиот. Потом Артур предложил вывести все производство за пределы Земли, чтобы узлы создавались с помощью наноматериалов. Именно таких, из которых строилась Новая Москва при мэре Леопольде Ланге. Звездолёт мы достроили. Эх, если бы сейчас достать эти наноматериалы и 3D принтеры! Как бы мы могли разгуляться, создавая новый космический флот. Эх, мечты, мечты.
— Да, тогда уже Лига сдулась, им все равно было. Люди — не люди. Лишь бы ноги унести от всего этого бардака. Куда они потом подевались — хрен его знает.
— А потом?
— Потом… — Прохор втянул воздух, вздохнул тяжело, а глаза влажно залила печаль, бросил скрученную верёвку в рюкзак, закинул на спину. — Так, перебивался разной мелкой фигней. Где чего починить, где что-то приколотить, или продать. Но все равно, без образования ни хрена не получишь нормальной работы. Я ведь только школу закончил и потом сразу с отцом стал рыбу удить, ну а потом уже в море выходил со своей командой. Какое было время, Громов, — протянул с такой тоской, что у меня что-то кольнуло в сердце.
Истинная и горькая правда. Без высшего образования человек был никем, оказывался на самом дне, без надежды выбраться наверх. Сам я окончил высшую воздушно-космическую академию в звании лейтенанта. Мог даже старлея получить, командовать эскадрильей. Но поссорился с ректором, феерическим болваном, которого назначали вместо прежнего, когда я уже учился на последнем курсе. Для него я был вечным геморроем, гвоздём в сапоге. Третировал меня этот мудак беспрерывно, придирался по малейшему поводу. Мы-то уже считали себя крутыми перцами, которым можно позволить и послабление. А этот говнюк решил, что мы ничем не отличаемся от салаг-первокурсников и никаких поблажек нам не положено.