- Удачи тебе, Кончо. И пусть Великий Дух помогает тебе, - тихо произнес он и пошел в сторону табуна. Ему надо было выбрать себе коня и добыть антилопу.
9. ПОДВИГ КРАСНОЙ ВЫДРЫ
На рассвете, едва первые лучи солнца яркими красками осветили верхушки шестов типи лагеря команчей, тишину потряс мощный, вырвавшийся из двух сотен глоток военный клич ютов. Заспанные люди начали выбегать из своих жилищ, женщины визжали, плакали испуганные дети. Привязанные у палаток скакуны вставали на дыбы, норовя ударить пробегавших мимо людей, а собаки, запоздало вспомнив, что призваны охранять своих хозяев, подняли жуткий лай.
В одно мгновение лагерь стал напоминать потревоженный медведем улей, где маленькие пчелы беспорядочно вылетают наружу, еще не понимающие в чем дело, но уже готовые победить или умереть. Воины хватали оказавшееся под рукой оружие и стремительно выскакивали из своих палаток, отталкивая мешавших на пути женщин. Каждый из них хотел первым встать на пути у врага и дать достойный отпор.
На вершине восточного холма, на фоне встающего солнца, застыла длинная цепочка всадников, числом по меньшей мере вдвое превосходивших команчей. Они не торопились нападать, полностью уверенные в своем превосходстве и безнадежности положения противника. Они просто стояли там, с наслаждением наблюдая за поднявшимся в лагере переполохом, в предвкушении быстрой победы и богатой добычи.
Через несколько мгновений воцаривший в лагере хаос начал приобретать некоторую организованность. Старики повели женщин и детей к северному оврагу, мальчики бросились к пасущимся неподалеку табунам, а воины, вскочив на привязанных у палаток лошадей, кинулись навстречу врагам и сформировали защитную линию между противником и лагерем.
Юты, казалось, ждали именно этого момента. От их шеренги отделился всадник на крупном пегом жеребце и помчался вниз по склону холма. Его роскошный головной убор из орлиных перьев развевался на ветру в такт бега могучего скакуна. У подножья холма он резко осадил жеребца и навел ружье на выстроившихся в линию команчей. Конь нервно гарцевал под ним и вертелся на месте, явно желая продолжить бег, но индеец без труда сдерживал его.
Команчи, находившиеся в сотне метров от одинокого всадника, готовились отразить нападение вражеского отряда. Они не понимали, почему юты бездействуют и с мрачными лицами молча наблюдали за их предводителем, который скалил в широкой улыбке желтые зубы. Наводя ствол своего ружья то на одного, то на другого воина, он громко выкрикивал: “Ба! Ба!”, как бы убивая их одного за другим. Все его лицо было покрыто темно-красной краской, а шею украшало ожерелье из меха и огромных когтей серого гризли. В левой руке он держал овальный щит, испещренный странными символами и отороченный перьями орла и прядями человеческих волос. Наряд его довершали красивые леггины, сшитые из плотной синей ткани с поперечными красными полосками, широкая красная набедренная повязка и мокасины, с характерным для горных племен узором.
Это был Унке - вождь, хорошо известный окрестным племенам. Человек, чья жестокость наводила ужас не только на чужаков, но и на его соплеменников. Ни один из ютов в здравом уме не рисковал перечить ему, а те немногие смельчаки, которые отважились на это, поплатились жизнями. Даже много повидавших на своем веку воинов поражало его необузданное стремление убивать, убивать, убивать. Его не интересовали “ку”, скальпы или добыча. Он находил какое-то странное наслаждение пытая бедняг, имевших несчастье попасть ему в руки живыми. Его болезненный мозг выдумывал все новые и новые способы мучить и унижать свои жертвы. Он резал их, жег огнем, закапывал в землю, или медленно снимал живьем кожу со всего тела, словно свежуя тушу животного. Даже его гости не могли чувствовать себя в безопасности. Как-то раз он заставил приехавшего с визитом вождя племени хикарийя съесть сваренные в моче бобы только за то, что тот не пожелал присоединиться к набегу на индейцев пуэбло. Унке был врагом, от которого никто не мог ожидать милосердия или благородства. Он вел войну по своим правилам, и правила эти вселяли страх в сердца самых отважных из дикарей.
“Перестреляв” всех врагов, Унке разразился гортанным смехом, а затем указал ружьем в сторону табуна команчей. Оглянувшись, они увидели, как несколько ютов уводят их лошадей в холмы. Команчи взвыли от бессильной ярости, но никто не бросился в погоню, поскольку и так каждый воин был на счету. Не давая врагам опомниться, Унке выстрелил в них. Пуля никому не причинила вреда, но звук выстрела послужил для ютов сигналом. Шеренга воинов тронула своих лошадей и медленно, не сбивая строя, стала спускаться в долину. Унке развернул пегого и поскакал им навстречу.
Команчи угрюмо наблюдали, как вождь ютов одним взмахом руки остановил своих воинов на краю долины, и что-то прокричал им. Из шеренги выехал всадник, державший в руке испанский военный горн. Он остановил коня, поднес горн к губам, и дважды протрубил в него.
Только теперь команчи узнали, почему юты так странно вели себя, не использовав возможность нанести внезапный удар, и дав им время подготовиться к бою и укрыть женщин и детей. На опустевшей вершине восточного холма, там, где еще недавно стояло устрашающее войско Унке, появилась новая, не менее многочисленная шеренга всадников. Только теперь команчи осознали, что надежды на спасение нет, и сегодня многие из них умрут. Они не имели достаточно сил, чтобы защитить своих близких. Сегодня они не будут считать “ку” - сегодня они будут драться до последнего, отдавать свои жизни, пытаясь забрать с собой в Край Вечной Охоты как можно больше ютов…
Раздался новый сигнал, и первая шеренга с гиканьем понеслась в сторону лагеря. Команчи выпустили град стрел, а затем откинули луки в сторону и бросились навстречу приближавшейся волне врагов. Плотная стена всадников ютов врезалась в нестройные ряды защитников лагеря, пытаясь прорваться сквозь них к укрывшимся в овраге беззащитным женщинам и детям. Но отчаяние и ярость команчей были столь велики, что им удалось сдержать первый натиск. Воины кололи друг друга копьями, рубились топорами, сбивали наземь, топтали копытами своих коней. Пот застилал их глаза, брызги крови окропляли их руки, и все больше безжизненных тел с разбитыми черепами и развороченными внутренностями падало под ноги вертящихся на месте лошадей. Битва продолжалась некоторое время с переменным успехом, а затем вновь прозвучал горн. Юты мгновенно развернули коней и ускакали прочь.
Команчи благоразумно не стали преследовать их, а вернулись на свою позицию, увозя тела убитых и раненых соплеменников. Воины надеялись на небольшой отдых, но их надежда быстро развеялась, когда горнист вновь протрубил какой-то сигнал, и с вершины холма на них понеслись всадники второго, свежего отряда ютов. Снова закипел бой и длился он гораздо дольше первого. Много славных воинов полегло в нем с обеих сторон, но команчам опять удалось отбросить врагов.
Юты собрались у подножия холма, перегруппировались в единый отряд и вытянулись в линию. Лошади и люди устали. Они потеряли несколько десятков воинов и, в обычных условиях, этого было достаточно, чтобы индейцы прекратили сражаться и уехали, посчитав, что смогут поквитаться с противником в другой раз, когда духи будут более благосклонны к ним, и менее - к их врагам. Но Унке впал в бешенство, понимая, что третья атака наверняка сомнет ряды противника и принесет долгожданную победу. Команчи мрачно наблюдали, как он метался верхом на своем пегом жеребце от одного конца линии ютов к другому, размахивал ружьем и громко кричал. Неожиданно, голос его сорвался на визг. Он отбросил в сторону ружье, ударил какого-то воина хлыстом по лицу и вырвал из его рук тяжелое, обернутое мехом копье с длинным, сверкающим на солнце металлическим наконечником из сабельного лезвия. Затем, крутанув пегого на месте, Унке указал копьем в сторону команчей, с силой воткнул его в землю, и затянул протяжную, военную песнь. Он восседал на своем жеребце, раскинув руки в стороны ладонями вверх и устремив глаза к небу. От его зловещего пения в венах застывала кровь, и щупальца страха охватывали сердца воинов. Оно напоминало ночные стенания духов в горном ущелье. В нем ощущалась некая мощная, магическая сила - сила, к которой многие стремятся, но которую не каждому дано найти.