— Тс-с-с! Лиззи, ты тут продержишься, пока я вернусь?
— Разумеется продержусь. Я найду Томми Малхолла и буду с ним флиртовать.
— Вот этим и займись. И поешь чего-нибудь, а то пойдешь ко дну.
— Ха-ха! Увидимся позже, дорогой.
Он ушел, а Элизабет осталась ждать, повернувшись спиной к темным окнам.
Джилберт нашел Дики в библиотеке; тот стоял у камина, широко расставив ноги, и курил большую сигару, как будто репетировал роль Уинстона Черчилля. Джилберт подумал о Лиззи и улыбнулся.
— Дики, прекрасная вечеринка. Как всегда.
— Еще один год прошел.
— Интересно, будет ли следующий год хоть немного лучше?
— Похоже, что modus operandi[6] людей заключается в том, чтобы все запутывать и убивать друг друга. И тут уже ничего не поделаешь. Бренди?
Дики пригасил Джилберта на разговор, потому что собирался продвигать его по службе, и они оба это знали.
— Довольно забавно следить за всякими начальниками на ваших вечеринках. Все такие важные. А у тебя ведь есть квартира в Челси, верно?
— На Кэдоган-сквер.
— Ну конечно, мы ведь были там, не так ли? Думаю, что Элизабет все это не очень-то нравится. Скучные деловые обеды по старинке и все такое.
— Чепуха.
— Ну ладно, посмотрим. Клэр всегда замечательно справлялась с такого рода вопросами.
— Клэр — прекрасная хозяйка.
— Ну, она из такой семьи, сам понимаешь… — Он выдержал паузу, и в комнате словно бы стал витать дух высшего общества, к которому принадлежала Клэр, о чем они оба знали. — К тому же Элизабет не…
— Меня долгое время здесь не было.
— Знаешь, социальному статусу сейчас придается такое значение…
— Я понимаю.
— Клэр говорит, что редко видится с Элизабет. Интересно, чем они вообще занимаются, наши жены? Собственно, чем занимается Клэр, я себе представляю: она тратит мои денежки. — Он рассмеялся. — Насколько я знаю, Элизабет не очень любит ходить по магазинам, верно? Не слишком интересуется жизнью светского общества? Но, насколько мне известно, вечеринки ей нравятся.
— Она очень здравомыслящая.
— Не сомневаюсь. Не сомневаюсь. Но все-таки очень важно принадлежать к одному слою общества, верно?
Джилберта слишком переполняла злость, поэтому он не ответил, а только улыбнулся и кивнул.
— Тем не менее, принимая все это во внимание, я бы все равно хотел, чтобы старик Робертс передал тебе бразды правления. Начиная с апреля. Если тебе это интересно.
Он еще немного потянул разговор, не вдаваясь в подробности относительно зарплаты, а Джилберту что-то не нравилось — то ли сам Дики, то ли его манера говорить, то ли то, как он стоял; но он смирился со всем этим и сказал себе, что весьма доволен, и постепенно, уже к концу вечера, и в самом деле ощутил удовлетворение. Это было хорошее предложение, и он был рад, что получил его. Ему хотелось поскорее уйти, чтобы не видеть физиономию Дики, хотелось забрать Лиззи домой, где она была сама собой, и любить ее там. Она была слишком хороша для любого из них. У нее был свой взгляд на вещи. Она принадлежала ему, она была умной, просто восхитительной; он не знал, что она в нем нашла, но был благодарен ей за то, что она с ним.
— Тогда будем здоровы, — сказал Дики. — За Новый год. Тяжелые времена позади, на подходе времена светлые, что бы там ни говорили. За новый, 1948-й!
— За 1948-й!
Мужчины выпили бренди, скрепляя таким образом договор. На первом этаже было жарко и душно; а наверху в это время Льюис лежал в бельевом шкафу на теплых деревянных досках за спиной Тома Грина. Мальчик по имени Норман, которого все плохо знали, устроился на нижней полке. Льюису было больно находиться в скрюченном состоянии и он заерзал.
— Ой! Прекрати!
— Ш-ш-ш! Здесь кто-то есть.
Они затаили дыхание. Было слышно, как по лестничной площадке кто-то идет. Под чьими-то ногами поскрипывали доски.
— Выгляни, — еле слышно прошептал Том.
Льюис медленно приоткрыл дверцу, надавливая пальцем. Снаружи было довольно темно, свет пробивался только из одной из спален. Ему была видна зимняя луна в окне и маленькая фигурка, идущая мимо них на цыпочках.
— Это Кит.
— Кто?
Том запаниковал, и Льюис подумал, что это очень глупо с его стороны: худшее, что могло произойти в этой ситуации, — это не три «сардинки» в такой тесноте, а четыре.
— Давайте ее впустим, — прошептал Норман таким странным сиплым голосом, что Льюису захотелось рассмеяться.