Я привёл себя более-менее в порядок, прочитал надпись на столе, которую пытался разобрать минут с пять и ушёл на назначенную встречу.
Всё вышло безупречно, я получил то, что ожидал – морфин. Так называется наркотик, используемый в медицине как болеутоляющее, а в быту наркоманов нередко применяется для разукрашивания серой реальности. Пришлось выложить часть своего капитала, но это того стоило; мне нужно было что-то сильное чтобы забыться, потому что я не мог терпеть эту боль от потери – сила воли отступила. Я прибыл домой и открыл вторую бутылку водки.
Морфин – сильное средство, это тяжёлый наркотик. Не всегда заядлые наркоманы пользовались морфином. Лето заведомо подразумевалось у них не прекрасным временем года, солнцем, купанием, загоранием, шашлыками на природе, а сбором головок мака, из которого варилось необходимое снадобье. Морфин был дорог, труднодоступен, в основном наркоши любили коаксил, не брезговали крокодилом. Аптека поставляла наркоманам всё необходимое. Фармацевты знали, зачем людям данные лекарственные средства в таком количестве. Оборот фармакологических компаний исчислялся миллионами, человеческие жизни – сотнями и тысячами. Аптеки получали свой процент; владельцы компаний и аптек были счастливы. Хоть позже и вышел закон, запрещающий торговать этими веществами без рецепта от лечащего врача, – этот закон ни к чему не привёл. Может только оборот уменьшился. Целая сеть аптечной мафии кормилась угасающими жизнями нынешнего и будущего поколений. Геноцид происходил стабильно, однако рады этому были и жертвы, и сторонники геноцида.
Я пробовал морфий когда был студентом. Он произвёл на меня сильное впечатление, но больше я не решался его принимать: его эффект был специфический и, честно говоря, пугал меня. Он серьёзно менял восприятие мира, представлял передо мной такие сюрреалистические иллюзии, что я теперь понимаю, почему люди так легко поддаются своей зависимости. Этот эффект и эмоции от него так глубоко западают в память, что человек не выдерживает всего окружающего «иного» и хочет снова испробовать этот эффект, – это и называется зависимостью, и она не так проста как кажется. Все думаю, что зависимость – это не способность отказаться от принятия наркотиков, но это скорее непосильное влечение уйти туда, в радужные фантазии, что никак не одно и то же. Многие наркоманы, попробовав один раз, навсегда запоминали это чувство и уже не могли жить без него. И это правда – вокруг меня велись и такие люди.
Поэтому я и не любил себя прежнего: я делал совсем дикие для человека вещи. Я не относил себя к какой-либо субкультуре, я просто был нонконформистом, без определённого смысла. Мне говорили «А», я слышал «Б», а делал «В». Я не задумывался о многих вещах, о которых стоит думать; я считал материальное важнее духовного. Тогда, мои ошибки были кардинальными и безосновательными – я просто делал всё, что хотел. Никакой силы воли и самоконтроля. Тогда было много таких людей, и как я помню, со временем их количество только увеличивалось.
Я думаю, что такая тенденция происходит в каждом поколении, просто она может быть с присущими именно этой эпохе особенностями. Это некий двигатель прогресса и элемент естественного отбора, который расставляет людей на свои места, посредством их силы воли, которая является критерием отбора. Мне кажется это именно таковым. Только человек прошедший через это может так судить. Существует множество людей, которые обошли этот период жизни стороной и не познали все стороны того общества, в котором они находятся. Самая главная ошибка людей: судить общество по своим ограниченным знаниям о нём; судить тех, кого они не понимают; судить тех, кто не такой как они, не такой как все.
Раньше я пытался доказать какую-то правду всем, уничтожая при том себя. И сейчас, я делаю абсолютно ту же самую ошибку, только по отношению к себе. Я пытаюсь что-то доказать самому себе. Я уничтожаю своё сознание, потому что оно мне не нравится. Самое интересное, что мне на это наплевать, так как борьба должна иметь цель; у меня нет цели и потому борьба для меня бессмысленна. Да, цель безусловно присутствовала, ещё до встречи Софьи. Тогда целью являлось желание оставить после себя что-либо значащее. После всего произошедшего, я даже не вижу смысла зачем нужно жить сейчас, не говоря уже о каких-либо целях.
Мысли посетили меня совершенно неожиданно и даже не к месту. Я пил водку и раза три бегал в объятия унитаза. Это было то самое аморальное, о чём я говорил. Я понимаю это, но в том и дело, что мне это безразлично. Я не записывал теперь мысли: не было смысла.