Мне всё чаще стали сниться сны. Различные своим содержанием. В них мало что напоминало мне о настоящем мире, я словно абстрагировался от всего и погружался в параллельную вселенную. Сны бывают: словно псилоцибиновый бред: всё хаотично, странно, бессмысленно; иногда, словно я смотрю фильм от первого лица; иногда, я – сторонний наблюдатель.
Последнее время я всё сильнее задумывался о той ситуации, произошедшей год назад, и не могу найти смысла в выходке Софьи. Мы нашли друг друга и были счастливы, почему нужно было умирать? Я ссылался на её психическую болезнь – это единственное что можно было рационально предположить. Хотя не отходил от моей теории, описанной ранее, где я с абсолютной серьёзностью говорил о врождённой противоречивости внутри человека.
2
Сегодня годовщина смерти Софьи. Я решился пойти на могилу Софьи, дабы почтить её память. Я был там всего лишь однажды, сразу после того как её похоронили. Мне трудно было там появляться, потому что это приносило мне дикую боль.
Я сел рядом с её могилой и спустил голову. Началась череда воспоминаний, мыслей, которые так свойственны мне. Спустя некоторое время неслышно ко мне сзади подкралась некая женщина, которая сразу же произнесла:
– Здравствуйте.
От неожиданности я немного растерялся. Я понял мгновенно, что эта женщина пришла на могилу Софьи и даже больше, она – её мать. Не знаю, какое-то сильное предчувствие озарившей меня правды. Я встал, повернулся к ней и сказал:
– Здравствуйте.
– Извините, я не хотела вас напугать.
– Ничего… я собираюсь уходить.
– Вы пришли на могилу моей милой Софьи? Вы её знали?
– Да, она занимала в моей жизни особое место.
– Вы её любили? – с очень знакомым мне лицом, спросила женщина.
– Да. И я думаю, что это чувство было у нас взаимно. Только вот уже год не могу понять, задаюсь вопросом: зачем же она так поступила с собой и со мной?
– Она как-то и ранее, до того дня, когда училась в классе восьмом, если мне не изменяет моя память, была недалека от этого. Тогда она впервые поцеловалась со своим одноклассником, хорошим таким парнем, который ни пил, ни курил, хорошо учился. Не знаю, что с ней происходило тогда, но она закрылась у себя в комнате и не выходила почти сутки. После этого, она мне сказала, что не может жить в этом мире – ей это слишком трудно. Мы с ней пережили это. Я до сих пор не понимаю, зачем нужно было лишать себя жизни, ведь она могла, как тогда, обратиться ко мне. Что же она наделала, – произнесла мать Софьи, и слеза мимолётно пробежала по её щеке.
– У нас с ней произошла похожая ситуация: мы с ней… поцеловались – а на следующий день я нашёл её у двери подъезда.
– Что же вы не пришли на похороны?
– Знаете, мне было очень плохо, душевно плохо, и я был сам не свой. Я просто не мог прийти – меня бы это окончательно убило. Извините меня, но мне пора идти. Очень приятно было пообщаться с вами… – торопливо удаляясь, сказал я. Меня настигло чувство неловкости и стыда, да вдобавок я вспомнил как тогда пил и ещё этот морфин…
Но она прервала меня:
– Стойте! – Подошла ко мне и взяла меня за руку. – Для Софьи будет самое лучшее, в то же время самое невероятное для вас – забыть её. Софья всегда будет находиться в сердце и оттуда она уже никуда не денется. Именно так вы почтите её и сможете, отпустив её, прожить свою жизнь достойно. Это горе для меня и для вас, но это был её выбор, мы с вами оба это понимаем. Оставьте, оставьте её.
Я смотрел ей в глаза, будто это была сама Софья, даже голос у неё был один в один. Она такая же благородная как Софья, такая же прекрасная. Я держал её за руку и смотрел в её глаза. Она улыбнулась мне, и я улыбнулся ей. Неожиданно мы с ней обнялись и я сказал:
– Хорошо, я обязательно постараюсь.
3
Всё это происходит здесь и сейчас, а позади длинная, извилистая, ухабистая дорога, которую я прошёл, с лужами, размером с озёра, которые я проплыл. Впереди – неизвестность, но главное, что у меня есть это впереди, и считаю, что я его заслужил.
Я только шёл с могилы Софьи, уже подходил к квартире, как заметил силуэт незнакомого человека, стоявшего на лестничной площадке. Поднимаясь по лестнице, я смотрел на него; он смотрел на меня. Подойдя к квартире, я отвернул глаза к двери и начал доставать ключи. Вдруг этот человек проговорил:
– Вы, случаем, не Михаил Успенский? – Он смотрел большим добродушным лицом на меня; на его недавно серьёзном лице появилась улыбка. Он был одет не по погоде легко: куртка, брюки, ботинки – всё было простецкое. Полноватый мужичок лет тридцати не вызывал ни притязания, ни отвращения.