При входе на стене у него висела картина, два метра на два: дуло ружья, в которое была вставлена ромашка; на заднем плане, поблекшем и не особо важном в данной композиции, была толпа людей. Я никогда не понимал, и не спрашивал его о том, какого мировоззрения он придерживается. Скорее всего, это что-то восточное, типа буддизма, даосизма, дхармы, может конфуцианства, бог знает, в общем.
– В мире летает какое-то тайное знание. Я хочу его получить, – сказал он. Он злоупотреблял чаем, не простым, а особым, как, к примеру, Пуэр, Да Хун Пао, Те Гуаньинь. Вообще он был пропитан китайской культурой. Его мать была китаянкой, в его внешности это не особо выразилось или просто мы так привыкли к восприятию русскоговорящего населения азиатской внешности?
Он продолжил:
– Естественны ли чистые волосы? или грязные мысли? – Он всегда задавал мне подобные коаны и заставлял задуматься о том, о чём никогда в жизни не приходится задуматься. Хороший парень, если выводить среднее арифметическое. – Ты будешь чай? – спросил он.
– Не откажусь, – сказал я. Мы всегда пили чай в духе китайской традиции: на коленях и с маленького столика, на котором невозможно даже посидеть, если такое вздумается. Чай опьянял и аккуратно сменял сознание – ни как наркотики.
Я вновь сказал:
– Что-то меня стала мучить бессонница. Лежу порой час, другой, третий – и всё не могу уснуть. Баранов считал; дошёл до ста тысяч восьмидесяти… или ста тысяч девяноста…
– Недоспать – это грех в религии Мировой морали. Не стоит нарушать заповеди, привнесенные в этот мир батюшкой-природным-сочетателем-душ. Правильный настрой даёт бодрость – и значит, батюшка был прав. Стоит верить ему. Бред всегда состоит в агонии, он кратковременен, непонятен и непревзойдёнен. В нём существует что-то сверхъестественно чудесное и, что меня радует, неподвластное обычному обывателю. Бред питается смыслом, какой бы он ни был. Величие бреда недооценено, а величие ныне великого переоценено. Когда ты недосыпаешь, то ты находишься постоянно в этой агонии, а значит, бредишь, – произнёс Дао, притом сидя в позе лотоса и абсолютно не двигаясь.
– Переводя на русский – это значит: «я не могу стабильно мыслить, от того, что недосыпаю». Знаешь, в этом проблем нет, – сказал я.
– Тогда славно. Попробуй медитацию: она помогает сосредоточиться и призвать организм к послушанию. Организм проявляет мятеж – подави его. А лучше попробуй йогу – отличное средство привести себя в порядок.
– Нужно попробовать. Что посоветуешь?
Он дал мне книгу, которая называлась «Гхеранда-самхита» и сказал, что там я найду ответы на все свои вопросы, добавив притом: «На каждый ответ есть вопрос». С чая «плющило»; в комнате пахло благовониями. Я вдруг подумал, что если жить в такой обстановке и вести аналогичный образ жизни, то можно действительно сойти с ума – стать таким же как он. Посидев у него ещё с часок, я пошёл домой.
У меня начались абсолютно житейские проблемы: от бессонницы до радикулита. Пропало желание думать и говорить о морали, обществе, том или ином, о религии – всё пропало неизвестно куда. Видимо, моё подсознание отложило всё в долгий ящик и поставило иные приоритеты – всё ведёт к этому. Новых знакомых много и это новое – давно забытое старое. Друзья: либо деревенщины, либо рутинные романтики, либо чайный пьяница – не от мира сего – Дао.
2
Этой ночью я спал, но мне снился слишком странный сон. Сначала я бежал куда-то, зачем-то; и вот я забежал в комнату, подбегаю к сейфу, где висит замок – что меня расстраивает (у меня нет ключа). В комнату забегает неизвестный человек с блестящим, от падающего на него лампового света, пистолетом в руках, тотчас же направляет его на меня и стреляет: сначала попадает в живот, затем – прямо в лоб. Я валюсь на кровать (была ли она до этого здесь?), но падаю медленно, и вообще всё вокруг замедляется. Я чувствую щиплющую, жгучую боль от зияющей во лбу дыры, чувствую её форму, до мельчайших подробностей. Что странно – секундное падение на кровать длилось, по меньшей мере, пять минут, причём я успел обдумать всю ситуацию. Что меня удивило более – это то, что я не умер мгновенно, при данном выстреле. Появился страх, не простой страх, а самобичующий, корюющий страх, как будто ты обещал что-то сделать и не выполнил обещание; я бы назвал этот страх – совестливым. Затем я всё же умер и, скажу честно, я познал, что значит смерть: я уснул. Уснул во сне, но тот «мёртвый сон» был максимально осознанный и как я понял – вечный. Помимо того, что сон был осознанный, он ещё и был с пониманием собственной смерти. Стоит только позволить своему воображению представить такую ситуацию: ты в бесконечном сне, из которого невозможно выбраться, притом ты отчётливо помнишь свою смерть, так же как и свою жизнь – и с этим тебе остаётся бесконечно жить в этом бесконечном сне.