— Профессор, можно, пожалуйста, я прочитаю свое сочинение?
Не проронив ни слова, он указал мне рукою идти к доске.
Я вышел. И все ахнули. Профессор перебил меня на полуслове:
— Гаспар, погоди, зачем ты нам детально описываешь вчерашний день?
Я отвел взгляд от текста и взглянул на аудиторию.
— Наверно, потому что он ничем не отличен от сегодняшнего? Те же двери, те же окна, та же серость, та же злость. Та же несправедливость!
Класс завопил.
— Предатель!
— Да как ты смеешь?
— Не нравится что-то, так вали вон из класса! И из страны!
— Эй, смотрите, а Наки тихонечко уселся, небось заодно с ним!
Эти, и множество других реплик отскакивали от одной стены класса к другой. Профессор, наконец, не выдержал, и попросил тишины.
— Немедленно прекратить галдеж! Гаспар, ты в своем уме? Ты зачем позоришь меня и своих одноклассников? Какие еще иностранцы? Какая тебе серость? Какая, наконец, справедливость?
— А вы считаете, что все справедливо?
— Я считаю, что справедливости на свете нет, и быть не может! Есть только путь, вселенское, к которому тянешься! А почему вы, юноша, говорите иначе, вот это мне совершенно непонятно. Вы что, не учили «Доктрину»? Дети, кто учил «Доктрину», назовите, пожалуйста, главный ее тезис!
С места поднялся Рабби, пухленький задира-расист (о его расизме никто «ничего не знал», точнее просто поощряли его отнюдь негуманные действия (издевательства над кошками и драки с чернокожими), особенно учителя, ибо негоже, согласно «Доктрине», «несогласным с латиницей жить на нашей земле, а еще работу «черным» у всех подряд отнимать»).
— «Удобства — это не к нам! Нам они не требуются!» — звонко процитировал пухляш начальные строки «Доктрины».
Все, за исключением меня и Наки, похлопали Рабби.
— Теперь ты вспомнил, Гаспар? Понял, что ты в меньшинстве против «Доктрины»? Такими мыслями, как у тебя, могут разбрасываться только унитарийцы, или откровенные предатели! Скажи мне, Гаспар, ты ведь против насилия унитарийцев?
— Я против насилия унитарийцев.
— А против ли нашего насилия?
— Против вашего и против всякого, что порождается власть имущими! Всякого, что порождается теми, кто вогнал нас всех в ловушку, кто указывает нам как жить! А в то же время купается в богатстве и роскоши! И призывает нас бороться за нее! Не ради нас, а ради них!
В классе снова возникло возмущение, но теперь не только Наки сидел молча и испуганно. Профессора бросало в судороги, он злился, дергался, рвал на себе волосы. Неминуемая утрата все большего числа покорных учеников приводила его в такую ярость, что он держался из последних сил, дабы не прыгнуть на меня. Практически никто его теперь не слушал, все были поглощены неожиданным содержанием моей речи:
— Я устал от этого бреда! Я считаю презренным скрывать свои взгляды и намерения! Справедливости можно достигнуть только силой! Она есть! Есть! И справедливость, и сила! И сила в каждом из нас! Не сегодня, так завтра котел насилия на главной площади перевернется. Пусть господа-всесильные содрогаются перед тем, что их ждет!
— Гаспар, НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИТЬ!
— Революция! Революция! Учащимся, студентам, художникам, мастерам, ремесленникам, рабочим и солдатам нечего в ней терять, кроме своих цепей! Приобретут же они весь мир! И будет он красным, как ваша несчастная пустая голова, «профессор»!
В класс ворвались черные легионеры. Профессор раскинул оба указательных пальца в разные стороны — в мою и в сторону Наки. Проклятый очкастый черт, значит это было правдой, что под столами всех боссов и начальников скрывалась красная кнопка на случай неповиновения. Вот как на самом деле пропал моей отец! Вот почему исчезали все неугодные! Ничего, ничего! Придет возмездие! Это кнопка для них, а не для нас! Мыслями и духом мы с Наки для всех них — изгои, но процесс уже запущен. Изгоев будет становиться все меньше. Уставших и думающих — больше!
Это наш первый свободный выкрик, и явно — не последний.