— Осирис и Исида? — спросила Лилит, увидев на столике «у изголовья» футляра с Волосом знакомую любимую статуэтку Пауэлла, перекочевавшую сюда из его кабинета.
— Даже круче, обновленная версия.
Лилит начало трясти от ужаса. Она попятилась и прижалась спиной к стене. Старый маньяк приближался и улыбался. «Какое единое сознание? Какой гибрид? Какая Изида? Меня, Лилит, не станет, из меня сделают киборга…»
— Ты станешь Богиней, — шептал Пауэлл, осторожно, шаг за шагом, двигаясь к ней через синий свет операционной. Ты просто сейчас уснешь, а проснешься Богиней, правительницей мира.
Лилит в ужасе подумала, что старик давно спланировал все это от начала до конца — это он взорвал Волоса в лифте, а потом примчался собрать его останки, сложив в эти банки. Завопив «Нет! Не хочу!», она бросилась к двери и выскочила в коридор. Там стояли трое мужчин-санитаров, показавшихся ей слишком крепкими. Она побежала прочь от них по проходу, дергая все подряд ручки дверей по дороге. Санитары шли за ней следом. Одна дверь открылась, она оказалась в женском туалете, нырнула в кабинку и затихла. За дверями остановились шаги, там ее кто-то ждал. «Кому звонить?» — думала она. У нее ни родителей, ни друзей… Тору и Маат сейчас точно не до нее, Бр исчез…
Пауэлл, нервно теребя бороду присел на кушетку.
— Я был уверен, что она его любит, что хочет с ним соединиться. Думал, она захочет быть Богиней, — говорил он растеряно, глядя на статуэтку, — мы без нее программу «Твикс» не инсталлируем.
— Она в туалете, — сказал, вернувшийся из коридора Фогг, — прячется. Ей здесь никто не поможет. Сейчас девчонки-санитарки войдут к ней, один укол снотворного, положим на стол и все сделаем. Очнется уже гибридом, поймет, что мы все правильно сделали.
— Это не то. Весь смысл был в том, чтоб найти чистую любовь, без принуждения. Из-под палки, под снотворным миллиарды баб на все согласны. Любовь под страхом — это к Единому. Я думал, что нашел чистые сердца, Нашел Осириса и Исиду. Это не то.
— Ну хоть что-то. Лучше, чем ничего, — Фогг выглянул в коридор, — девочки готовы. Работаем?
Прервав разговор, у Пауэлла зазвонил мобильник — там был Гилац:
— Старик, тут какая-то несуразица. Звонила Лилит. У нее крыша поехала что ли от горя? Говорит ты ее хочешь убить, расчленить для медицинских опытов… Бред, конечно, какие-то критические дни. Но сигнал есть сигнал, я отмахнуться же не могу, сам понимаешь. Давай так. Через полчаса она должна живая-здоровая выйти за ворота Алама. Там ее будет ждать полицейская машинка, отвезет на космодром, оттуда на квартиру — домой в Мановах. И пусть с ней в ближайшие три месяца ничего не случится. Ладно? Тогда будем просто считать, что ничего не было, просто девочка крезила.
Пауээл мертвым голосом, сказал «Ладно» и повесил трубку. Кивнул Фоггу: «Выводи ее за ворота. Гилац победил». Фогг вышел. Пауэлл скривившись лицом, сморщившись, опустил голову на ладони и сник, глядя в пол перед собой. Плечи старика сильно дергались, он давил руками седую голову, роняя слезы на рукава белого халата. Дед плакал беззвучно, удивляясь, что у него есть еще слезы и какие они сладкие на вкус, открыв глаза и глянув между пальцев, он увидел, что мир вокруг стал черно-белым. На серых стенах висели бесцветные трубы. В футляре, лежавшем, как опрокинутый граненый стакан, страдало натянутое на решетки лицо Волоса, лежал на подносике его погасший глаз. Статуэтка больше не светилась и не дарила огня, который вел Пауэлла, как маяк, последние три десятка лет. Исида и Осирис были сгоревшей лампочкой, серой, с темными разводами, с черной порванной ниточкой внутри, повисшей на контактах. Пауэлл повалился на бок и рыдал, заливая слезами бороду и подушку, выл, дергая тощими ногами, как несчастный ребенок.
ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
Мы были снова вдвоем на том самом тротуаре узенькой улочки в приморском городе. Издалека доносилась невнятная музыка из прибрежных кафе, вокруг стояла стена кипарисов и высокой желтой травы. Мы оказались в той точке и секунде, в которой расстались много-много жизней назад, в том августе, когда здешнее море — самое горячее, а ночи теплые, как парное молоко, а запах цветов стоит плотный, как стена.
Это были мы, да не мы. Она заметно повзрослела, это была уже не та юная девочка с электрическими искрами в черных глазах. На ее лице были написаны морщинками, горечью и воспоминаниями много лет и судеб. Я тоже чувствовал себя вынутой из шкафа старой куклой, выцветшей и пыльной.
— Я люблю тебя, я искал тебя все эти годы, не мог успокоиться, век за веком искал — по всем галактикам. Я не могу без тебя, я все променял на этот миг, чтоб вернуть тебя. Я не могу быть счастлив без тебя, позволь мне вернуться к тебе.