Я говорил страстно, твердо, глядя на нее, не переставая восхищаться ее красотой. Она удивительно совпадала с моими самыми идеалистическими представлениями о женской красоте, как будто боги подсмотрели мои сны, нашли ту, которая полностью совпадала с той, что во снах, и привели меня к ней.
Черная смотрела не меня удивленным взглядом, но вместо ожидавшихся мной радости, восхищения или хотя бы интереса, в этих глазах были видны неловкость, даже брезгливость и раздражение:
— Не надо было сюда возвращаться. Не надо было меня искать. Уходи. Ты мне мешаешь. Ты мне не нужен. Я не люблю тебя.
Она стояла и смотрела на меня, как на досадное недоразумение, неприятное воспоминание, а я тупил, остолбенев, вытянув руки по швам, глядя по сторонам, словно в поисках помощи или подсказки, что делать.
Я взял ее за руку, не веря в такой исход, прижал ее ладонь к губам, умоляюще смотрел ей в глаза, целовал — жарко, с остервенением, сжимал ее ладонь своими руками с отчаянием, вымаливая у нее, у вселенной, не знаю еще у кого, чтоб она одумалась. Не прогоняла меня, не отправляла опять туда, в космос…
Она скривила губы, отдернула руку, сказала «Не надо, хватит», отстранилась на шаг от меня и отвернулась. Больше не видно было даже ее глаз, лица, губ. Только черные пышные волосы на фоне высокой золотой травы в свете фонаря. Она решительно пошла прочь по тротуару, удаляясь из светового пятна под фонарным столбом, и, наконец, скрывшись в темноте улицы.
Я сел на корточки, словно, получив крепкий удар в живот, переводя дух, глядя на неровную плоскость асфальта. Сверху со всей дури на меня упала бетонная плита ясного понимания, что на этом все. Казалось, боль запредельно сильна и сейчас убьет, но плита давила с каждой секундой все сильней и больней. Мгновение за мгновением оказывалось, что боль может быть еще и еще острей. Наваливалось понимание, что все сделано правильно, нет ошибок, которые можно устранить и попробовать заново. Все сделано четко и получен четкий результат. Мы не будем вместе, я буду один.
Поднимался по бесчисленным лестничным пролетам вдоль озаряемой снизу багровым огнем шахты, шел ступенька за ступенькой, слыша, как тяжко ухает сердце и ползет кровь по жилам. Темнота изредка освещалась бликами из шахты и в красных расплывчатых пятнах были видны стены с потрескавшейся штукатуркой и надписями, грубо выполненными чьей-то неискушенной рукой при помощи угля и мела. Цифры, буквы, имена и названия давно сгинувших городов, символы в виде фаллосов, могильных крестов, обнаженных женщин.
Вышел из щели у пригорка. Клитор казался погасшим и пыльным. Блеклая трава понуро лежала на черной земле, я спускался, волоча ноги по песку, оставляя длинный ломаный след. Вышел к берегу катившей серые невысокие и небыстрые волны Звездной. На небе опустились низкие серые облака, и за свинцовой массой ползущей воды не было видно противоположный берег. Где-то в бесцветных небесах редко и кратко визжали невидные чайки, волны тихо шурша накатывали, вяло двигая кривую грань серой воды и бледной плоскости песка.
Пошел, размашисто шагая вдоль этой кривой грани, глубоко проминая мокрый песок, брызгая водой, злобно глядя в неумолимое движение Звездной, не оборачиваясь на высившийся над берегом Клитор. Пройдя камышовые стены, поднырнув под лежачие бревна бурелома, пересек овраг и вышел к пустоши, увидев свой корабль — серебряное сверкающее чудо среди этой бледной беспонтовой и холодной земли.
Задал курс в никуда, временами трясло от злости и отчаяния, временами все оплывало внутри, придавливала апатия, как гиря, взгляд останавливался, я давал необходимые команды на старт, не думая, на автомате.
Там, снаружи, я наделал грохота, с ревом врубив стартовые движки. Огненный шквал накрыл все в радиусе сотни метров, выжигая в пепел траву, цветы, низкий степной кустарник. Внутри я не слышал этот грохот. Только тишина и монотонный голос Полины, отчитывавшейся за штатную работу систем, называвшей цифры давления в двигателях, силе тяги, расходе батарей, исправности корпуса и узлов. Плавно раскачиваясь, моя машина поднималась вместе с ярким раскаленным облаком огня. Оставив под собой черное пятно обожженной и вывороченной безжизненной земли, искря на солнце, корабль поднялся на двести метров, завис, и, выпустив длинный жаркий сноп огня, выстрелил вверх, полетев в синеву, набирая еще и еще подъемную скорость.
Меня размазывало по креслу, вминая в мягкую кожу сиденья и спинки, вдавливало голову в плечи, вжимало руки в подлокотники. Было больно глазам, было сложно понять, что жмет больней — гравитация или воспоминания о Черной. Или они заодно, или одно целое? Под обезумевшей тяжестью веки сами собой опускались, в закрытых глазах я видел бесформенное черное пятно на ярко-желтом фоне. Похоже было на Ее кудри на фоне золотистой высокой травы. Похоже было на ту огромную черную яму — все, что осталось от меня на земле, мой обожженный мертвый след от стартовавшего с грунта корабля.