Я бродил по лесу долго, до самого вечера, но таки собрал все, что нужно. Даже нашел кустик красного анчара, ядовитого стебля, что каким-то чудом умудрился разродиться аж вначале весны. А ведь должен расти позжее. Повезло. Бодро топая обратно, я с удивлением заметил, как местные глядели на меня и склоняли голову в приветствии. Неожиданно. За фигуристой рыжей женщиной, лицо которой еще сохранило следы былой красоты, пряталась рябая девчушка. Пять-шесть зим, не больше. Она с опаской и интересом выглядывала из-за мамки. Поравнявшись с ними, я наклонился, взглянул ей в лицо и улыбнулся. Дите распахнуло глаза, пискнуло и с тревожным визгом скрылось в хатке, хлопнув дверью. Это меня слегка обескуражило.
- Вы не подумайте чего, он хорошая девочка, вместе со мной молится у солума, и лампадку зажигает, - заговорила смущенная родительница. - Просто вид у вас такой… Ну, смурной и опасный…
- У меня-то? – недоуменно спросил я.
- Ну, шрамы, опять-таки глаз ваш страшенный. А дети, ну, вы понимаете…
- Да, понимаю. Все хорошо, – уже на ходу бросил я.
Смурной и опасный. Темиель Опасный, гроза детей! Я нашел кадку с водой и заглянул. Оттуда на меня смотрело чудовище. Всклокоченные волосы, косматая борода, распухший нос, что стал шире вдвое. Даже если не считать свежеприобретенные синяки и кровоподтеки, видок был на славу. Поди тогда, когда я пролил на себя ту чертову жижу, я основательно разодрал себе лицо. Кое-где струпья уже поотвалились, открывая глубокие борозды во всю правую сторону лица. Как будто какой зверь подрал. И самая яркая деталь – побелевший слепой глаз. Ох. Ну ты и уродливый ублюдок. Да, Темиель, теперь, чтобы возлечь с женщиной, тебе придется стать или очень богатым, или очень сильным. Третьего не дано. Плюнув в свое отражение, я побрел дальше в изрядно испорченном настроении.
У дома старосты стоял Улле и махал мне рукой. Вот у тебя-то рожа смазливая. Все девки твои! Ах, нечего на парня пенять. Не виноват он, что родился таким. Он вообще один-одинешенек в этом мире, через то же дерьмо, что и я прошел, и все равно – весел и незлобив, приветлив и добр. Мне до него еще расти и расти. А что это у него такое красное лицо? Они там пьют что ли?
- Хаген! Хаааааген! Жопаааа!
Чтооо? Кто я? Вот стоило подумать о ком-то хорошо!
- Верманд очнулся! Дерутся! Он… – истошно кричал Улле.
Млять. Я пустился в бег.
***
Забежав в дом старосты, я понял, что ни о каком покое и мечтать не стоит. Передо мной предстала чудная картина. Каспар, с белым как мел лицом, держал меч, а Верманд, чудом удерживаясь на ногах, с обрывками пут на руках напирал грудью на острие клинка. Инграм плясал вокруг них, причитая и заламывая руки.
- Вы убили его? Убили, сукины дети, - лицо Каспара было перекошено от гнева и боли.
- Да, это был несчастный случай, - я посмотрел на пустой взгляд Верма, на то, как он продолжал наседать на клинок, по которому уже побежала струйка крови. - Это сделал я. Я испугался, и ударил, не видя кого бью. Я не боец, поэтому так вышло. Мне жаль. Как только я вылечу Верманда, можешь делать со мной что захочешь. Опусти меч, он тут ни в причем…
- Прекрати лгать, жрец! Он мне все рассказал. Как преследовал его, как ударил, как рассек ему грудь, как тряс его до последнего и выпытывал о солдатах! Ты защищаешь ублюдка, Хаген, и ты это знаешь! Пусть он тебе товарищ и друг, но для меня он – клятый убийца! Невинного мальчишку! Сукин сын, тут и эрдинг собирать не нужно – и так все ясно! Кровь за кровь! Я убью его!
Каспар отвел меч в замахе. Верманд закрыл глаза и улыбнулся. Ясно.
- Потому-то он и рассказал тебе об этом, Каспар. Да, Верманд? – отчего-то староста замер, а Верманд хмуро взглянул мне в глаза, - Не ты ли высмеивал воинскую честь и доблестную смерть от меча? Угрызения совести заставили раскрыть правду, что, вскрывшись, причинит только зло и никакого облегчения. Так ты хотел заставить этого несчастного человека совершить убийство, да? Расписал все в красках, небось, чтобы привести его в ярость, да? Месть, конечно, воскресит парня. И все снова станет хорошо. Нет больше боли, твоя совесть чиста, а сам ты – мертв, будешь пить брагу в небесных чертогах. А ты, Каспар, совершишь правосудие, убьешь этого, как ты говоришь, ублюдка, и сердце твое вмиг покинет печаль. Все станет на свои места, все вновь будут совершенно счастливы?