Каспар зарычал, стиснул зубы, снова замахнулся. И не ударил. На негнущихся ногах он подошел к лавке и опустился на нее, закрыв глаза.
- Мне и так конец, Хаген, - хрипло заговорил разведчик, осев на пол и морщась от боли. - Я не дурак, уж это я понимаю. Так умереть – было бы справедливо. И для меня, и для него.
- Нет, Верм, это было бы бессмысленно, - я указал Инграму и Улле перенести Верманда на его скамейку. - Наша жизнь, как правило, дерьмо полное. А если при этом рубить друг друга, особенно хорошим людям, она становится еще хуже. Это был несчастный случай. Паскудно, да, но такова наша судьба – брожение от одного паскудства до другого. Потому я и вещаю, как полоумный, о слове Фараэля, ибо оно о том, чтобы пестовать добро. Только так можно если не исправить, то хотя бы немного приукрасить этот мир. Мы не боги, мы – люди, и немного можем. Но это не повод опускать руки и отдаваться во власть нашей пагубных страстей.
- Хаген, - проскрипел Каспар, - Я не скажу своим ничего. Не то, чтобы я поверил во всю эту муть, что ты тут говоришь, но в одном ты прав. Все это бессмысленно. Все. Я соберу вам в дорогу припасы, или еще чего попросите. Но не задерживайтесь здесь дольше, чем ваш больной убийца протянет. Надеюсь, ему чертовски больно. Надеюсь он страдает сильнее, чем мой Руди.
- Спасибо, Каспар, я…
- Замолчи. Плевать я хотел на вашу благодарность. – он коротко вздохнул. - Завтра ты отведешь меня к его телу. Мне нужно с ним проститься.
***
Прошлой ночью мы ели все вместе, но гнетущее молчание было хуже голодного вечера. Каспар был старым, но в тот день стал еще старше. Верманда, похожего на труп, я еле уговорил выпить забодяженный мною отвар. После он проклинал меня всеми богами. От зелья он блевал и поносил, и лучше ему явно не становилось. Пришлось заваривать ему настой из коры ивы, что осталась у меня еще от подачки Ингольда. Это хоть немного приглушило боль.
Что ж, по крайней мере его больше не нужно было привязывать – он уже не бредил и не впадал в безумие. Наоборот, стал вялым, и лишь иногда мне требовалась помощь, когда его схватывали новые спазмы. Улле и Инграм не знали, как вести себя рядом с умирающим, и чурались, как огня, возможности остаться со старостой наедине. Обе ноши я взял на себя. Почему бы и нет? Темиель Бесполезный хоть на что-то сгодился – только болтать-то я и горазд.
На заре мы отправились к могиле парня. Шли в молчании. Не о чем было говорить. За полдень добравшись до места, я показал Каспару нехитрое надгробие и оставил его наедине с его горем. К вечеру мы возвратились. Местные бабы встретили меня, наперебой нахваливая усердие Улле и активную помощь Инграма, который, к моему сожалению и вящему неудовольствию старосты, скорей всего, оказывал одиноким немолодым женщинам услуги иного рода. Как, при таких-то обстоятельствах, он сохранил желание интимной близости, для меня оставалось загадкой. Нас ждал еще один вечер, полный неловкого молчания и тоски.
Немного похлопотав над Вермандом, избавив его от следов естественных отправлений, я вышел на свежий воздух и устроился подле стены с трубкой, поручив приглядывать за больным товарищам. Может треп Инграма его хоть немного приободрит. Я затянулся. Да, хороша была трава у Хагена, но эта тоже ничего, особенно если пообвыкнуть. Я смотрел на заходящее солнце и пытался пустить дым колечком. Не выходило.
- Надо складывать губы в куриную гузку и резко толкать дым, будто тужишься, - сказал Каспар, пустив идеальное колечко. - Тут практика нужна.
- В последнее время я практиковался лишь в махании киркой, да похоронных обрядах, а в остальном опыта у меня немного.
- Тоже дело. Особенно последнее. Я в свое время накопал ям, наподжигал погребальных костров, - староста присел ко мне, неуклюже вытягивая ногу с колодкой. - Твоя идея - камнями заложить?
- Что мог – придумал, - я снова выпустил облачко. - В Анандере же сжигают, да? И живых, и мертвых?
- Ну да, есть такое, - старик усмехнулся. - А за могилку спасибо. Негоже чтобы тело зверье терзало.
- Ага, - я повернулся к нему. - Я очень удивился, когда ты отложил меч. Меня редко слушают.
- И зря. Прав ты, хоть и молодой еще, – он продел еще одно идеальное колечко сквозь другое. - Я своих дров за жисть поналомал. Был юным, глупым, злым, и самое худшее – отважным и сильным. За прѝгоршню монет из одной сечи в другую, как с праздника на праздник. Жег, убивал, насиловал. И семья была. Да не одна. Какую бросил, какую потерял, уж не припомню. Тихой да счастливой старости я не заслужил - самое место в яме выгребной, но судьба миловала. Знаешь, как я ногу поломал?