- Братик, проснись, Велти, пожалуйста, открой глаза, - шептал малыш, срываясь в рыданиях.
Я подошел к нему. Мальчик отпрянул от меня в страхе, сжимаясь в комок, но не отходя от старшего брата, такого же тщедушного и оборванного, как он сам. Я присел, изобразив на своем отталкивающем лице самую сочувственную мину, которую только смог из себя выдавить. Дождь хлестал по моим щекам, ручейки воды омывали недвижимое тело. Снова вспыхнуло и вдалеке прогремел гром.
- Не бойся меня. Это я только на вид страшный, а сам добрый. – ага, верь мне, это ничего, что выгляжу как головорез. - Я послушник из храма, зовут меня Хаген. А тебя как?
- Манфи, – ответил малыш, жалобно всхлипнув. - Но энто меня мама звала, а вабще я Манфред.
- А где твоя мама, Манфред?
- Мама умерла. Я ее не помню совсем. У меня есть только Велтен. Вчера он принес мне лепешку и сразу рухнул спать, а теперь не просыпается. – Манфи снова захныкал, - Я толкаю, его, а он не двигается, я зову – не слышит. Он обо мне завсегда заботился, а я не могу его разбудить… Помоги мне, Хаген, у меня не получается… Мне страшно, Велти, проснись, пожалуйста…
Мальчик снова уткнулся в брата, но тот не пошевелился. Я протянул ладонь к шее Велтена и попытался прощупать пульс. Кожа была ледяной на ощупь. Парнишка испустил дух, пока его младший брат спал, и уже успел вконец окоченеть. Теперь его застывшие скрюченные пальцы напоминали лапки мертвых пауков. Оба мальца были жутко истощены, босы, со следами побоев и заскорузлыми корками ран от плетей. Лохмотья, сквозь которые проглядывали выступающие ребра, одеждой можно было назвать лишь весьма условно. Там, где у одних есть сундуки полны серебра, всегда есть те, у кого нет ничего.
- Все будет хорошо, Манфред, иди сюда, - я протянул к нему руки, вспоминая, как успокаивал Берси, когда ему снился дурной сон. – Все будет хорошо. Я заберу вас в храм, там никто вас не обидит. Верные слуги Фараэля защитят и накормят тебя, и помогут Велти. Ну же, не плачь, теперь все будет хорошо. Я обещаю. Клянусь тебе, жизнью клянусь!
Очередная ложь из уст лжеца и притворщика. Пусть она хотя бы послужит во благо. После краткого колебания, Манфи все-таки прильнул ко мне. И беззвучно заплакал, сотрясаясь всем телом. Я гладил его по голове и думал, как ему потом объяснить? А может он и сам понимал, догадывался, но боялся признаться себе? Дети, что были предоставлены сами себе, всегда понимали жизнь куда лучше, чем их более благополучные сверстники. Горячие слезы мальчика жгли мне шею.
Одной рукой я вытащил из шкатулки платок и укрыл им мертвое тельце. Не хотелось мне на такое смотреть больше, чем положено. Затем, подняв маленького Манфреда на руки, я подошел к двери корабела и начал стучать в нее ногой, покуда наконец в одном из окон не показался свет лучины. Где-то вдалеке поют и танцуют, радуются, смеются, хвастаются подарками, беззаботно веселятся на празднике жизни. А я займусь другим ритуалом, с которым меня связывает куда больше опыта. По крайней мере, в этот раз у меня есть возможность кого-то уберечь, и я постараюсь превратить свое лживое обещание в подлинную клятву. Должно же в моей жизни остаться хоть что-нибудь настоящее, хоть что-то стоящее? Пусть это будет данное мной слово.
Часть II - Глава II
- Не трогай ее, ублюдок.
- Она обещала быть мне верной до гробовой доски!
- И что с того?
- Обещание есть обещание...
Тут он ей глотку-то и перерезал.
Из устного доклада стражника о резне в Граубергском трактире «Три шестерки»
Ливень ослаб и превратился в обыкновенный затяжной дождь, что часто нагонял тоску на жителей Меркиля. Под заунывный стук капель по закрытым ставням я переминался с ноги на ногу в очередной раз кляня свою судьбу. Я провел Тальвинд иначе, чем себе представлял, отчего и страдал теперь от нравоучений и сурового испытующего взгляда Эймара. Жрец, видите ли, был недоволен моей инициативой, которую я проявил в неуклюжей попытке помочь ближнему. А вот тот самый корабельный мастер, которого я поднял среди ночи, меня хоть и обматерил, но вид мертвого мальчишки и прискорбного состояния маленького Манфреда разжалобил карла: вместе со старшим сыном он помог мне довезти тело до храма, и отказался от всякого вознаграждения. Теперь я силился увидеть сочувствие и понимание в глазах жреца, что продолжал шипеть на меня, но, к сожалению, так и не смог ничего такого заметить.