Пока мы все еще спускались к городу, я различил свежий столб дыма. Потом пришел запах. Горелая плоть. Устроили-таки костер, молодец Меинрад, что настоял. А то пока всех перехоронят, начнут гнить, а безутешные родственники запаршивеют и разнесут заразу. Сейчас тепло, а скоро будет жарко – самое то для эпидемии. И почему местная беднота не откажется от старых традиций предавать умерших земле?
– Как-то нехорошо это, – проговорил Фалко, не сводя глаз с черного столба дыма. – Вот так людей всех вместе, в одной куче жечь, как солому. Ладно фризов, но наших-то за что?
Темиель, ты нарочно окружаешь себя идиотами? Так чувствуешь себя умнее? Канисганис! Ты вернулся! А сам ты из каких будешь? Из умных что ли? Зови меня по имени! Ну что же ты, брат Канисганис? Тьфу…
– Ерунду мелешь, Фалко, – я поправил сумку на плече. – Спроси об этом апотекария при случае. Он тебе всыплет за то, что носом клевал и не слушал его уроки.
– И все равно, – с мрачной уверенностью повторил темпларий. – Нехорошо это.
– Ты же фараэлянин, Фалко! Чего взъелся? Что нехорошо? Мы сжигаем мертвых.
– Эм, это да, но…
– Что «но»? Меня вообще иногда вопросы разбирают, чего это ты тут делаешь. Вечно кислый, на тренировках тебя не видать, а молитвы читаешь хуже пятилетних. Зачем ты вообще в обитель пришел? Пожрать, поспать, да дела не знать? Так что ли?
Парень как-то странно на меня посмотрел, раскрыл рот, но ничего не произнес. Когда мы уже почти дошли до Меркиля, он все-таки созрел и заговорил.
– Простите меня, брат Хаген. Я, как бы сказать, не самый образцовый фараэлянин, – храмовник стушевался, как будто чего украл и попался. – Но я обещаю, что буду стараться. Я правда не хотел вас задеть. Просто так сказал, ну это, показалось мне…
– Погоди, ты чего?
– Брат Хаген?
– Можешь просто Хагеном звать, ты же выше меня саном. Я ведь только послушник.
Фалко только улыбнулся и утер нос рукой.
– Как скажете, брат Хаген.
Серьезно, одного Улле тебе не хватает? Еще одного придурка под крыло? Не мешай. Я разговариваю. И я разговариваю, а со мной диалог будет толковее… Почему ты зовешь меня полукровкой? Мое имя? Канисганис. Тогда никаких ответов. Вот и умолкни.
– Брат Хаген?
– Просто Хаген, етить тебя, Фалко, не вымораживай, – тут я задумался. – Слушай, ты чего это, боишься, что сдам тебя? Накляузничаю? Думаешь, специально расспрашиваю, чтоб донести, какой-ты дурной да не преданный делу Всеблагому?
– Конечно нет, настав… мм... – думал-думал, я же вижу, как горят твои уши!
– Здрасте, приехали. Какой я тебе наставник? Чего хмурый такой? Я тебя что, распекаю? – я указал рукой на обгоревшее бревно из разрушенного дома мясника. – Ну-ка, пойдем, присядем. Обождет ландсман еще немного.
Мы сели, я раскурил трубку, а Фалко заерзал, как на иголках. Бледное лицо стало еще светлее, нижняя губа закушена, и он все никак не мог совладать с руками – не знал куда их деть. И чего он вызвался, раз такой нервный? Мастер отлынивать, насколько я знаю, а тут сам напросился, и сам не свой, как будто я его насилу тащил. Чего все такие сложные? Вот Улле – простой, как молоток. Все с ним понятно, даже слишком.
– Послушай, Фалко, расслабься уже. Я не Абеллард, да покоится его душа в небесных чертогах, и уж точно не Эймар. Я нормальный мужик. Ну пришел ты сюда за теплым местом и казенным харчом, ну и что? Не здорово, конечно, но и не плохо. Товарищам ты помогаешь, да и вообще проявил-то себя ночью будь здоров, а вера – это такая штука… Тонкая, непростая. Ты эсгиф, и наверняка страшно тебе до конца от учений предков отказываться, понимаю, но ты просто помалкивай об этом. Главное – служи, глупостей не делай, а потом того и гляди уверуешь или примиришься сам с собой, тогда уж и не будет нужды переживать.
Парень долго молчал, но наконец-то перестал ерзать: нахмуренные темно-рыжие брови недвусмысленно намекали на ход глубокой и сильной работы разума. Темпларий размышляет. Хоть картину пиши.
– Х-хаген, я это… – храмовник воровато оглянулся по сторонам. – Хочу сказать… Все это… Не в этом дело, в общем. Не похож ты на остальных братьев, ты проще что-ли, да и вообще... Ульрих говорил, что на тебя можно положиться. Так что скажу, как есть, но молю, пусть останется только между нами, хорошо? Я об этом не рассказывал-то никому до сих пор.