Да, конечно, старейшина. Всякое. Только это не тянет на утешение. Я расслабил руки, что сами по себе сжались в кулаки, и побрел домой.
***
Илва уже спала. Лицо было спокойным, только ресницы подрагивали и блестели, как травинки от росы, а одеяло под головой было влажным. Проклятье. За что мне все это? Подкинув дров в очаг, я уселся за стол и откупорил бутыль с огнивицей. Вот оно, спасенье. Это приглушит боль. Забыть, не думать, чтоб не единой мысли в голове не осталось, только шум крови в висках.
Надо бы поговорить с Темиелем. Знаю, что не спит, притворяется. Книжонку свою прячет дурацкую. Только что сказать-то? Снова вспылю, он надуется, потом я заору, и опять рассоримся. Забыл уже, когда последний раз мы с ним нормально разговаривали, как он смеется – забыл. Вечно этот затравленный взгляд. От одного вида и кошки на душе скребут, и гнев берет. Ведь было же раньше все хорошо…
Вот хотя бы моя первая охота. Завалил не кого-нибудь, а вепря. Мне тогда едва дюжина зим минула. Подфартило изрядно, до сих пор не понимаю, как удержал его на копье. Клыкач распорол мне ногу, но издох, истек кровью – я в него полколчана засадил. И заработал право зваться мужчиной, именные крааф’бары получил, и свой первый шрам. Как же меня тогда от гордости распирало.
А в шестнадцать у меня уже была Илва. Как она была прекрасна тогда! Светлые косы отливали серебром, глазастая, вся из себя ладная. Часто улыбалась, заливалась колокольчиком под мои остроты. Построили дом, жили душа в душу. И охота спорилась. Мы были красивой парой. Потом родился Темиель. Задорный и веселый был, и так похож на мать. А потом появился Берси. Роды были тяжелыми, и знахарь запретил нам заводить еще детей. Но даже это было не страшно. У нас уже было все что нужно. Жаль, отец не дожил, не видел тогда нас, счастливых.
Шорох, дремавший в ногах, тихонько поскуливал, улегшись здоровой мордой прямо на раскрошенные осколки костей. Хороший мальчик, спи. Давай почешу. Хех, шельма. Ну, еще одну кружечку. Да. А когда все полетело к чертям? Когда он в первый раз провалил испытание? Нет. Раньше. Все та паскудная метель.
Погнался, дурак, за оленем, и сам не заметил, как заплутал. Если бы не тот караван, сгинул бы. Но повезло, заметили меня и спасли, только вот дернул меня Неведомый за язык: «проси, чего хочешь». А торговец в ответ: «первенца моим именем назови». Кто ж знал, что караванщик - женщина? Ох, и лютовала Илва тогда. Первый раз рассорились вдрызг. Дурно чужим именем называть, но слово есть слово. Никогда не думал, что меня женщина поколотит. Крепкая у нее все-таки рука, только нутро мягкое. Всю жизнь то за меня, то за детей трясется, как самка глухаря.
Только за Темиелем мы не уследили. Может я виноват? Может все от имени этого зловредного? Или… Нет, нарушить обещание было бы куда хуже. И ведь рос же как все. Драки-догонялки. А потом свалился с дерева у Зрячего камня и голову расшиб. Думал, все, конец. Три недели без сознания, и три недели Илва без сна и отдыха за ним ухаживала, совсем позабыв о нас с Берси.
А ведь если вспомнить, то уже тогда Видар предлагал Темиеля оставить в лесу, за границей леса. Заботливый сукин сын. Хоть хватило ума со мной не махаться, а то я бы уж его уделал. Может и стоило бы? А, вот они, эти мысли, как всегда. Надо еще кружечку, чтобы успокоиться.
***
Мерно потрескивал огонь, едва слышно посапывала жена, пес грел ноги. Должно быть спокойно, но внутри все кричит. Белый Путь, изгнание, всегда означает только одно – одинокую смерть в снегах. В пустоши не выжить никому. А он лежит там, за развешанными шкурами, по другую сторону от очага, шкерится и шуршит проклятыми страницами, как будто разумеет, что там написано! Может и вправду, проклят тот камень, который ты кровью окропил? Во сне болтает, в облаках витает постоянно, ходит, как пришибленный, а с охотой и воинским делом не везет так, что кажется, будто сам лес и сама сталь его отвергают. Или просто судьба такая? Хлад, смилуйся! Что же мне делать? Что я могу? Как Илве в глаза смотреть? Боги, это несправедливо!
Хм… Чудится мне, или взаправду кто-то стоит за порогом?
Часть I - Глава I
Только в самую темную ночь,
Когда дум тревожных не счесть,
На пороге, как блудная дочь,
Появляется добрая весть.
Из сборника Ремула Кассиуса «Языческий фольклор северных пустошей»
Отец заявился затемно. Молчал. Только тяжело повздыхал да уселся за бутылку. Знает, точно знает. Плохие вести расходятся быстро. Да еще такая хохма: зверя упустил, лук сломал и нож потерял. Если когда-нибудь сочинят легенду про горе-охотника, то это будет легенда обо мне. Только вот герои легенд обычно живые, а я, скорее всего, таким останусь недолго. Старейшина Видар пугал отправить меня в Белый путь сколько я себя помню, и, кажется, вскоре осуществит угрозу.