– Карлы и виги Меркиля, пью за вас! – я стоял в центре трактира и обводил собравшихся кружкой медовухи. – Вы прогнали фризов-ублюдков, как побитых собак! Теперь это сучье племя долго к нам не сунется! А мы отстроим город еще краше, чем был!
Нестройные хлопки и одобрительный бубнеж. Уже неплохо.
– Теперь слава о Меркиле разнесется еще дальше, чем прежде! Друзья будут нами восхищаться, а враги – трепетать! Тяжкое испытание выпало на нашу долю, но мы всем доказали, на что способны! Пью за вас! За доблестных мужей Меркиля!
Десятки глаз устремили на меня взор, раздались одобрительные возгласы. Я осушил напиток, и моему примеры последовал каждый, у кого была наполнена кружка.
– Эх, маловата кружка для такого тоста, да народ? – натужно крякнув, я со стуком впечатал свою в стол. – Прям детская кружонька, как раз для фризов-недомерков.
Раздались пьяные смешки. Смеялись самые нагруженные бонды – острота был откровенно говеной. Я огляделся: все ждут продолжения, смотрят на меня. Хорошо, я привлек их внимание. Теперь самое сложное. Это еще слабо сказано. Ты только посмотри на эти рожи! Рожи как рожи. Ну и как, по-твоему, хочется им в драку лезть, или им больше по душе в тепле сидеть и мозги пропивать? Была б твоя воля, ты бы так и сделал, ущербный ты мой. Ты меня совсем не знаешь, Темиель. Я бы поспорил.
– Как вы вообще, добрые фараэляне? Оправились? Все живы-здоровы?
Часть лиц сразу сникла, но глаз не опустила.
– Знаю, что не всех беда миновала. Война – дело жестокое. О какой радости вообще можно говорить, когда твоего отца или мать забирает смерть? А тем, кто потерял брата или сестру печаль медом не залить. Всем тем, кто потерял любимых, я желаю стойко пережить утрату и обрести утешение.
Хмурых лиц становилось больше, но внимания публики я не растерял. Благо, не затеял тут никто ни игры, ни боев кулачных, иначе все слова ушли бы в никуда. Я продолжил.
– Жизнь посылает нам жестокие испытания, но нет ничего хуже, чем участь родителей, переживших своих детей. Одно лишь скажу в утешение тем, кто простился со своим сыном, – я обвел глазами людей и заметил, как кто-то скрыл лицо руками. – Или похоронил дочь. Невинные души ограждены от мук земных и будут благоденствовать в небесных чертогах Фараэля. Фараэль хранит, а-хой!
Нескладный хор голосов повторил мои слова. Я выждал паузу и продолжил, слегка возвысив голос.
– А знаете, кого из нас Фараэль не в силах защитить от посмертных мук?
– Золотарей? – раздался пьяный голос.
– Он сказал «мук», а не «мух», придурок…
Кое-где раздались смешки, но на людей сразу зашикали. Хороший знак.
– Нельзя спасти тех, кого принесли в жертву демонам, – состроив жуткую рожу, я закрутился на месте, заглядывая в каждое лицо. – И сегодня в жертву принесут новых невинных чад. Скольких детей вы не досчитались после осады? А сколько невинных душ пропало ранее? Каждый месяц в приют попадают новые сироты, а приют всегда стоит полупустой, и я расскажу вам, куда их забирают. Именно, никто из них не уходит – всех этих бедных чад по-одному утаскивает в свое логово нечестивая секта демонопоклонников.
Выхаркнув последние слова, я вспрыгнул на стол, ударил посохом и стал говорить еще громче.
– Вероотступники приносит в жертву наших детей каждое новолуние! У нас под самым носом! Мне было то неведомо, покуда мой пропавший наставник, брат Гэйдин не явился мне в видении, – я выпучил глаза и заревел еще сильнее. – Окровавленный, с вырванными ногтями, истерзанной плетями спиной, скованный, но не сломленный, он взывал ко мне тогда, на берегу, сразу после битвы! Молил о помощи, но не за себя, а за невинные души, чья судьба может стать вечным страданием во мраке черной ереси! И это происходит не где-нибудь, а прямо здесь, в двух шагах от города, в катакомбах под землей, где гнездится этот проклятый культ детоубийц! Они заживо свежуют тела младенцев и пожирают их сердца! Я бы хотел забыть, но не могу – видение выжжено во мне фараэлевым пламенем. И я не усну, покуда виновники не будут наказаны! Клянусь Фараэлем!
В трактире царила тишина: люди слушали меня раскрыв рты, замерли с недонесенными до рта кружками. Даже Фалко застыл, с недоверием косясь и гадая, когда это мне было видение, уже не между ли первой и второй кружкой?