- И какого, собственного хера?
- Ему от тебя нужно?
- Да нет, я в целом. О жизни. Ни хрена не понимаю.
- Хех.
- Чего делать-то теперь?
- Ты защищаешь меня от магосов, я – помогаю глупому носготу не отбросить копыта. Авось изыщем способ, как не закончить наши жизни каким-либо сказочно херовым способом.
- Звучит не слишком обнадеживающе.
- Бери что дают.
В дверь настойчиво постучали.
***
Я был рад любым переменам, и был счастлив вырваться из этого странного плена, но счастье длилось недолго. Мастер Вендольф, один из скрипторов, как-то называл такое наказание. Асракизм или что-то такое – какая-то старая северная традиция: особо опасного преступника, совершившего страшное злодеяние, не казнили, а изгоняли и отлучали от общества на многие годы, а то и навсегда. Говорили, что многие приговоренные умирали в глуши от нападения зверей, болезней или рук грабителей. Другие - кончали жизнь самоубийством. Ничтожную долю обреченных на жизнь в полном одиночестве называли варегарами. Их боялись и сторонились, как чумных животных.
Эймар хранил молчание и был погружен в одному лишь ему ведомые думы, Фалко маячил позади все такой же подавленный и хмурый. Рикерт шел рядом со мной. Храмовник-ветеран то и дело подозрительно на меня косился, будто ждал моей попытки его обворовать. Канис, вновь обретший дар речи, подзуживал меня звездануть визарию в пах, дабы «лишнюю спесь сбить». Он меня почти уговорил, но я все же оставался верен благоразумию. Улле очень хотел меня сопровождать, но Рикерт оставил его надзирать за порядком в фортизарме. Как будто там был над чем надзирать! И Улле ведь даже не старший из темплариев. С чего такая честь?
Погода была ясная и пригожая, и это выбешивало меня еще сильнее. Все вокруг цвело и пахло, пели птицы. Визгливые крики чаек доносились с пристани, а гомон на торговой площади лишь усиливал иллюзию благополучия. Многие дома пестрели новой краской, свежим деревом и золотистой соломой на крышах. Больше никаких трупов и рыдающих женщин на улицах, даже попрошаек не видать. Трупы собак из канав и то повытаскивали. Меркиль очень устал от вида смерти, и люди пытались все заделать на новый, радостный лад. Тишь да гладь – благодать, едрить ее мать. А эти трое ведут меня не знаю куда и чует мое сердце, что ничего хорошего из этого не выйдет. «Грядеть дрянь какая-то, да препаршивейшая, как пить дать». Да, верно, Инграм, «грядеть». Устами покойников гласит истина, а вот мои братья что-то скрывают от меня и продолжают играть в молчанку.
- Ну и долго вы будете дурака валять и отмалчиваться? – не выдержал я.
- Брат Хаген, ты бы последил…
- Заткнись, Рикерт! Лучше бы ты оставался в обители, чурбан жестяной, – голос в голове ехидно захихикал, явно одобряя мой злобный настрой. – Почетный конвой, ишь ты! Хромой калека защищать меня удумал. Без тебя управлюсь. Лучше бы за мальчишками приглядывал. И так уже почти всех на смерть-войну выпустил, а остальных на произвол судьбы бросил. Слоняются, пьют, черт знает чем занимаются. Покойный претор носил прозвище Сильный, а ты какое понесешь? Спесивый? Или Колченогий? О, придумал – Рикерт Безмозглый.
- Братья, прекратите… - слабо возмутился Эймар.
Визарий едва слышно заскрипел челюстьми, а у меня в голове что-то щелкнуло, и все – понесло меня. Я подлетел к храмовнику, уставился ему прямо в глаза, буравя своими зенками, слепым и зрячим, и в ответ скрипнул зубами о протез с клыками. Как всегда, мой рост играл мне на пользу: Рикерт задрал голову и зажмурился от яркого света солнца. Перекосившая его лица ярость смешивалась с другими чувствами – видно я задел мужика за живое.
- Ну, млять! Че стоишь, сукин сын, вдарь! – я заорал на него, заплевав лицо. - Покажи послушнику его место! Только бей крепко, а то я глотку-то тебе могу и порвать, хромая ты ослица!
- Довольно! – Эймар влетел между нами и растолкал нас в стороны. – Прекратите немедленно!
Фалко замер позади с таким лицом, будто хотел меду глотнуть, а там ссанина теплая. И стоял он уже далеко не один. Несмотря на утренний час, вокруг нас начала собираться небольшая группка зрителей. У торговых лотков всегда была людно, а любая буча людей как мух на говно тянула, и ничего что вокруг грязь, толкотня и дел у каждого невпроворот.