Хорошо хоть мне хватило ума лежать тихо - еще одну взбучку от отца я бы не пережил. В последнее время он стал резче обычного и каждый вечер проводил, упиваясь до беспамятства. Стоит пересекаться с ним как можно меньше: я всегда легко вызывал у него гнев, а в таком настроении он был жесток, как зима, а теперь, когда я окончательно все испортил, лучше и вовсе не показываться ему на глаза.
Вот надо было так обосраться! Я даже попал в того оленя, ранил прямо в гузно. Если бы не тот предательский корень, о который я запнулся, то может сумел бы отыскать след, но… Сломать лук и потерять нож? И чем я должен был его взять? Голыми руками? Да что уже там. Верно дети дразнят дураком. Дурак и есть. И руки из жопы, да и вообще...
Дум-дум-дум. В дверь кто стучал. Серпание и причмокивание прекратилось. Снова стук в дверь – громче и настойчивее.
– Кого там принесло? – раздался голос отца.
– Это я, Хаген. Открывай уже, – ответил скрипучий голос.
– Не заперто.
Распахнулась дверь и вместе с гостем в дом ворвался холод и снежная пыль. Я придвинулся ближе к развешенным шкурам, которые заслоняли мне комнату, приоткрыл щелочку и, прижавшись к лавке, стал наблюдать из-под полуприкрытых век.
Хаген, один из старейшин, отряхнулся, присел за стол и выжидающее уставился на отца. Отец сделал несколько глотков из кружки и в ответ уставился на незваного гостя. Хаген был крупным мужчиной, в солидных летах, но вовсе не дряхлым. Лицо и руки его были испещрены шрамами от клинков и старости, но колючие серые глаза выдавали озорной нрав и ясность мысли. Ухоженная борода была стянута шнурками, а левая рука упрямо теребила кисет с дурман-травой. Из всех стариков в деревне он остался единственным, кто мог в одиночку уходить и возвращаться из похода за дичью или двумя-тремя парами ушей наших кочующих соседей. Иногда мне думалось, что Неведомый не властен над эти человеком, уж больно силен и весел он был, несмотря на прожитые годы. Отец же, напротив, выглядел старше своих лет – его старили выцветшие усы, большие залысины и здоровый живот. От хмельной диеты его взгляд становился мутнее с каждым днем, а сам он начал проигрывать своим сверстникам в стрельбе и проворстве. Впрочем, даже сейчас, босой, с развязанными тесемками на штанах, лениво развалившись на лавке, он излучал скрытую угрозу. Все в деревне знали, что характер у него взрывной, поэтому старались не мозолить ему глаза, когда слышали, что отец начинал скрипеть зубами от подавляемой ярости. В гневе он мог устрашить даже дикого зверя.
– Кхм. Вечер добрый. – первым нарушил молчание Хаген.
– Ночь. Чего приперся?
– Даже не угостишь? Где твое радушие, хозяин?
– В бездну радушие, и тебя в придачу. Зачем пришел? – угрюмо буркнул отец, но наполнил вторую кружку брагой и толкнул ее старику.
– Ты я смотрю не в духе, Колем. Сколько ты уже кружек опрокинул? Не многовато ли, а? Ты меня хоть поймешь сейчас, или стоит поговорить в другой раз?
– Если ты пришел стыдить меня, старейшина, то ошибся дверью. Если уж кто и вправе заливать себе глаза, так это точно я. Нет у меня поводов для радости, а для выпивки - предостаточно. Ты тоже пей, да рассказывай зачем притащился, либо уматывай. Я не в настроении чесать языком, но выслушать тебя могу, коли дело серьезное.
– Я хотел поговорить о твоем старшем сыне.
– Неведомый тебя раздери!
– Не поминай его, Колем. В доме его по имени звать – быть беде.
– А то беда уже не пороге – отец фыркнул, – я проклинаю тот день, когда мой непутевый мальчишка свалился и разбил себе голову. Три недели в постели, и с тех пор – как подменили. Не бегал он больше с другими мальчишками, не играл, только бродил неприкаянным по лесу, да думал ерунду всякую. Я столько тренировал его, учил, хвалил, ругал, бил – все без толку. Нет у него желания. А без воли к победе ты не станешь охотником, не станешь воином, не убьешь врага и не накормишь семью. Он сам себя похоронил. Весь вред от головы. С книжонкой еще возится, как южанин. Черт бы побрал того вшивого торговца! Чтоб он издох в овраге, обобранный до нитки, грязный мошенник.
Отец заскрипел зубами, осушил кружку и снова наполнил ее. Какое-то время они молча пили. Отец подпер рукой голову и закрыл глаза. Хаген начал забивать трубку дурман-травой.