Чем дольше ты на рудниках Драмунгваарда, тем хуже выглядишь. Кожа серела и туго обтягивала выступающие кости, зубы стали шататься, изо рта шибала вонь, волосы слезали пучками. Но хуже всего был взгляд. Не у всех, но очень у многих я видел эти глаза. Пустые, безо всякой тени эмоции, без следа мысли. И только под градом ударов надзирателей, взгляд у таких людей приобретал знакомое мне выражение - боль и страх, как у затравленного зверя. С ужасом я осознал, что сам стану таким, рано или поздно.
Но было и кой-чего хорошее. Я стал своим. По-настоящему. Тут все были равны, все одинаково несчастны. Имен мы не называли, да и прошлом не расспрашивали, чтобы не привязываться, а то ведь чуть ли не каждый день из штолен уволакивали бездыханное тело. В чем смысл запоминать имена, если не сегодня, так завтра тебя или твоего бездыханного собеседника вот так же вытащат и бросят в пропасть? Так, пустой треп, веселые байки занимали нас за тяжелым трудом.
Да и охранников раздражало, ежели мы жались в маленькие кучки и болтали. Каждый раз эти уроды выкрикивали что-то типа «Бунтовать надумали, сукины дети?» и нещадно били нас дубинками. Время поболтать, да как-то расслабиться было только вечером, когда нам приносили наши харчи. Утром нас не кормили. У надзирателей даже присказки была: «Сытый мужик - плохой работник». Как будто можно было наесться этой жидкой бурдой. Но голод не тетка. Я набрасывался на нее как волк на кролика. И все-равно оставался голодным.
Похлебку делили поровну, чтоб никто не возникал. Но раздавали ее исключительно по старшинству. Это было неписаным правилом. За еду мы не дрались, прекрасно понимая, что в любом случае сорвем звездюлей от солдат - похлебка того не стоит. Охранников всегда было где-то по дюжине на сотню узников. Всегда были люди на стене, и как минимум двое на деревянной башенке-помосте. Нейр рассказывал, про целую толпу рыцарей в замке, и еще больше солдатни в деревенских казармах. Не знаю, так ли это, но нам хватало и своих мучителей.
Особенно паскудствовал Свенд. Гонору было как у десятерых, и жестокий черт был до одури. Каждые третьи побои были его работой - он от этого тащишлся. Больной ублюдок. По рассказам старожил, Свенд был младшим сыном какого-то богатея, да вот только на службе с кем-то из командиров поссорился, потому его из рыцарей выгнали и поручили вместе с солдатней за нами присматривать. Оттого и злобствовал, гад. А унять его некому было. Приструнить его могли разве что главный надзиратель Эйдж, которому частенько было не до того, ну и конечно сам управляющий Генрик, который почти всегда отсутствовал. Богатая родня Свенда выделяла, поэтому никто ему обычно и слова поперек не говорил. Я думал, что он будет на мне отрываться - взгляды на меня он бросал колючие, но, как ни странно, ко мне не подходил.
Других узников, в числе которых оказался Сеппель, держали ниже по ущелью, у Белого рудника, и еще дальше, у самых удаленных от замка штолен, которые так и называли - Дальними Шахтами. Никого из них мы не видели. Только груженые подводы, на которых солдаты вывозили руду в плавильни, ходили взад-вперед после заката.
Так проходили дни. Я буквально чувствовал, как тупею, слабею, и начинаю забывать всю былую жизнь. Как будто есть только я, кирка и камень. И ничего больше. Основным развлечением за тяжким трудом были разговоры шепотом с соседом, когда стражниками надоедало стоять у нас над душой, и они сбивались в круг для игры в кости, попутно прикладываясь к бутыли. Самому мне особо нечего было рассказать, так что я больше задавал вопросы, да слушал чужие истории жизни. Ну или мы вместе костерили ублюдков почем свет.
Иногда рыжий парень, что валандался тут уже больше года, затягивал песню. Голос у него был красивый, мягкий и глубокий. Даже солдаты замолкали и делали сильно занятой вид - тоже слушали. Кто мог - подхватывал песню. Даже я. И пока звучал хор голосов, темные мысли отступали.
Уже не вспомнишь дом родной,
Где ты теперь совсем чужой.
Оу-ооуо-ооуо-оу!
Так вдарь ты сильною рукой,
Чтоб камень рудный поднял вой!
Оу-ооуо-ооуо-оу!
Забудь про жен и дочерей,
Здесь только кровь и хруст костей!
Эйэ-эйэээ-эйэээ-эй!