Я же, напротив, как белая ворона возился с этими листочками и вызывал у окружающих только раздражение. Моего интереса никто не разделял. А для отца эта книга и вовсе была живым напоминанием о постигшем его несчастье – то есть обо мне. Сын, которому уже минуло уже почти семнадцать лет, а посвящение в мужчины – все так же далеко. Чем гордится отец? Победами сыновей. А я заместо воинских достижений и охотничьих трофеев принес к отчему дому свой ярлык местного дурачка. И, похоже, сделал все, чтобы он приклеился намертво.
К тому же я не очень силен, не вынослив, совсем не суров и не жажду ни боя, ни похода, да и вовсе против всяких приключений. Мне всегда казалось обманом причислять себя к числу «настоящих» носготов. С отцом мы так и не стали близки, хотя я столько раз пытался заработать его одобрение, выворачивался наизнанку ради похвалы. Всегда в ответ одно и то же: «посмотри на сына Алефа, Йорга – вот на кого тебе равняться», «бродил он, думал – прекращай заниматься ерундой» и, конечно же, самое традиционное – «проявляй ко мне должное уважение, щенок, и делай что говорю». А ведь я правда старался. Но как-то сначала у меня все не заладилось, а потом стало только хуже.
Очень больно по остаткам моего самоуважения бьет то, что моему брату всего тринадцать и свой крааф’бар он уже заслужил. Гордость отца, и даже по суровым стариковским меркам – дюжий мужчина, настоящий охотник. Такой нелюдимый, отважный – на него уже засматриваются девушки, что будут постарше его, а опытные охотники без лишней снисходительности обучают тонкостям своего промысла. Успех, одобрение, признание. Завидовать, конечно, нехорошо – но мне есть чему завидовать. Рядом с ним я чувствую себя как-то совсем грустно. Ваас’омнис вообще не славится пристанищем надежды, и участь слабых здесь не завидна.
Носготы берут с собой на охоту мальчиков начиная с семилетнего возраста. К десяти годам это становится нашей регулярной обязанностью, и, как правило, годам к четырнадцати, когда тощие мальчишеские руки набираются силы, в награду за первого зверя, выслеженного и убитого самостоятельно, старейшины вручают нашим юношам парные крааф’бары. Крааф’бар был именным оружием, и немного напоминал клевец, с которым ходят скалолазы-разведчики. Ударная часть крааф’бара была в форме трехгранного клюва, изогнутого книзу, а на обухе было небольшое бородовидное лезвие. Таким оружием можно сражаться и со зверем, и с человеком, а еще он незаменим на обледенелых горных тропах, когда единственный путь – наверх. Каждый мужчина-носгот был обязан заслужить свое именное оружие. У меня нет крааф’бара, и в число носготов я походу так и не попаду.
Скажу больше – юноша, не заслуживший право носить оружие к семнадцати годам, не считается ни мужчиной, ни носготом, и отправляется прочь из деревни по Белому Пути. Сила каждого воина – это благо для племени, а значит нет места для милосердия и прочих сердобольных исключений. Белому пути следуют смертельно больные, увечные, сумасшедшие, почти все старики, за исключением старейшин, а также люди, совершившие тяжкий проступок, при условии, что виновника нельзя вызвать на бой чести – Эргевейт. Мое место где-то посередине между убогими и безумными. Моя неуклюжесть – это один шаг до увечья, а тяга к знаниям и размышлениям для большинства соплеменников считается за черное проклятье, если не сумасшествие.
В любом случае, сейчас я жалел лишь о том, что не мог извлечь ни крупицы смысла из начертанных символом. Что за знания, какие истории скрываются за кожаным переплетом? Быть может книга о каком-то герое? Или о древних временах, когда Кас’орт изгонял порождения Неведомого прочь с земель Ваас’омниса? Или это сборник еще более древних легенд? Или жизнеописание мудреца? Или магический фолиант, полный тайных знаний? Столько предположений, а я не знаю, какое из них верное. Через неделю я буду лежать где-нибудь под елкой, а волк будет объедать моё лицо и разрывать промерзшее тело. Если только я не уйду с Хагеном. Хотя чего тут решать? Между смертью и крохотным шансом на выживание я выбираю жизнь. Решено.
Я снова уткнулся в книгу. Мерно потрескивал огонь очага, снаружи едва слышно завывал ветер. Отец закончил копошиться в погребе и снова серпал брагу из кружки под тихое поскуливание Шороха. Забавно. Я думал, что сегодняшний день окажется самым черным в моей жизни, а выходит наоборот. Впервые брезжит настоящая надежда.