Гнев? Это он о костре? Или о своей немилости? Однако ж какое самомнение – приписывать своему гневу божественную основу. «Я буду помогать тебе! Я спасу тебя!» Ха-ха-ха. Он вернул мне мою же книгу, насильно заставил принять свою веру и хочет, чтобы я обманом заманил на его сторону других? Скотина. Чему удивляться – я знал с самого начала, что ничего хорошего от жреца ждать не придется. В серьезности намерений Ингольда я не сомневался, но что я мог сделать, если на каждое мое предложение помощи от меня отшатывались? От самого жреца помощь поступала только в виде приказов. Теперь к ним присоединились угрозы. Волшебно.
Я скомкал и выбросил записку. Нет, нет, нет. Я очень не хочу злить жреца. Эх, Тэмиель, ты снова начал жалеть себя, и забыл, что все в одночасье может стать хуже? Тут я спохватился и начал искать записку: дуновением ее отнесло в сторону, и мне пришлось за ней бежать. Схватив ее, я разорвал бумажку на малюсенькие клочки, и только тогда вернул ее ветру.
Представить боюсь, что со мной сделают товарищи, если поймут, что я не только враждебной и веры, но еще и работаю у жреца на побегушках. И в этот момент я осознал, что умирать мне расхотелось. А может и не хотелось никогда по-настоящему. Может оно, конечно, и неизбежно. Все мы смертны, но я уверен, что помирать лучше на своих условиях, чем не надеяться на милосердие человека, который, вашу мать, чуть ли не в ладоши хлопал от радости, когда заживо сжигали человека.
Это записка здорово прочистила мне мозги. Я оказался меж двух зол, как тогда, на перевале, когда голод, усталость и страх гнал меня вперед по отвесным скалам. Тогда я не сдался, а ведь по сути ничего не изменилось – опасность сменила облик. Что-то надо делать.
***
На следующий день, еще до зари, в Драмунгваард прибыло пополнение невольников на замену тем, кто не сдюжил перед тяжким каждодневным трудом в шахтах. В томильне их не держали, и тем же вечером завели к нам. Их было много, где-то семь или восемь десятков. Треть увели к Дальней шахте, остальных разместили у новых костров подле нашей разросшейся стоянки. Сборище было шумное, разномастное, но большей частью пленники были молоды и крепки на вид. Новичков поприветствовал Нейр, представился и начал рассказывать о том, как да чего здесь все устроено. Прямо как мне, в мой первый день на шахтах.
Сам я в разговор не вступал, делал вид, что увлечен книгой, что в общем-то было не далеко от правды, но все же внимательно слушал, о чем Нейр расспрашивал вновь прибывших. А им было что рассказать. Оказалось, что большей частью они были бондами и сражались за эрла Дитмара. Конечно, далеко не все. Были те, кто звонко от них открещивались. «Я честный вор, ничего супротив эрловых делов не имею». «Меня оклеветали, я вообще того коня в глаза не видал». «А я вообще невиновен, тот дурень спотыкнулся, да сам о топор приложился». К таким историям я отнесся с изрядным недоверием, и, признаюсь, теперь начал понимать, как глупо звучат голословные заверения в невиновности, особенно в таком месте. Из уст закованных в кандалы пленников все звучит, как явная и злонамеренная ложь, и чем проще истина, тем подозрительнее становится каждое слово. Правду говоришь – не верят, даже слушать не желают. Отрицаешь вину – тоже самое. Может, чтобы твоим словам верили, стоит вести себя по-другому? Хитрить там, изворачиваться ну или зубы заговаривать? Я все больше склонялся к тому, что ежели бы я умел складно нести небылицы, такие, ну, правдивые в своей бесхитростности что ли, то может быть я и не оказался бы там, где оказался. Однако обман, дело не такое простое, как кажется на первый взгляд. Хаген говорил, что хороший проповедник, читай обманщик, должен много знать, убедительно говорить, обаятельно улыбаться, а самое главное – помнить, кому, когда и что ты сказал. Или наврал. Ну вот опять! Стоит мне на секунду отвлечься, и я погружаюсь в себя и ничего уже не замечаю. Я снова обратился в слух.
- Так чего тама, воюет еще Дитмар? Крепко вы у Кохира в Белом Клыке засели? – спросил Нейр.
- Неа, ужо все покончилось… - заговорил Роэль, черноволосый парень со сломанным носом и стертыми костяшками на кулаках, - Все случилось внезапно, темень еще была, а мы как спали, так в исподнем и повыбегли на шум – я только молот успел схватить. Да поздно было – Поджигатель, паскуда, уже оказался внутри со всей своей сворой. Гарцевал такой довольный, будто его промеж булок сладко лизнули. Предали нас – открыли ворота. Эх, ежели бы тейн не поступился, полегли б ужо ни за хрен собачий.