– Считаю оба труда завершёнными, – заключил он, словно меч воздел над согнутой шеей.
Арис ощутил, как всё его существо собралось в горячий ком и сжалось в солнечном сплетении, словно он вновь наблюдал, как неумолимые варвары свергают учеников философской школы с седьмого яруса башни.
– Ты знаешь, Эллада стоит на пороге своей гибели, – заключил Таисий Килиос. – Все мои устремления вразумить её посредством варварской Македонии и её царя Филиппа успехом не увенчались… Никогда ещё греки не знали подобного унижения и обиды! Даже от персов!
– Это мне известно, и я, страдая и печалясь о том, писал свои сочинения…
Эфор потряс рукописью и презрительно швырнул её на песок.
– Ты пытался поведать потомкам о святынях варварского мира, – продолжил он после паузы. – Вселить в них ещё большую гордыню и навсегда развести благородные народы с иными странами света. Посеять вечное противоборство, бросить семена бесконечных войн, ужасающих набегов и гибели просвещённой Середины Земли. Безусловно, ты достоин смерти, впрочем, как и труды твои. Не могу дать тебе и минуты, чтобы завершить сочинения.
– Я не хотел этого, надзиратель, – обречённо произнес философ. – Напротив, мыслил примирить стороны света…
– Каким же образом?
– Отыскать святыни варваров, изучить их, с помощью аналитики сопоставить мировоззрения ума просвещённого и варварского. И сблизить их, если окажется между ними пропасть. Или хотя бы выстроить мост…
Таисий Килиос надменно усмехнулся:
– Ты рассуждаешь, как понтифик!
– Я вижу в этом смысл философии, – гордо ответил Арис. – Выстраивать мосты, примирять непримиримое.
Надзиратель был непреклонен:
– Странствуя между дикими народами, ты стал таким же простодушным, как они… Учитель твой Платон одобрил бы твои устремления?
– Нет, – признался невольник. – И я бы не хотел походить в трудах на своего учителя.
– Ты ещё очень молод и мыслишь, как юноша, пытаясь бросить вызов. Мне жаль тебя… Столько потрачено сил, времени. И всё напрасно…
– Неужели, надзиратель, ты не нашёл ничего нового и полезного в моих трудах?
– Ничего…
– Как же варварские святыни?.. О них не знает никто из ныне живущих философов! Впрочем, из ветхих тоже. Есть только слухи…
– Философы не знают, верно… И не должны узнать. Это я тебе говорю, эфор, надзирающий за тайнами Эллады.
– Но знаешь ли ты? Изведал ли ты суть варварских святынь?
Таисий Килиос застыл, взирая на восход, и багровый свет обратил его в изваяние.
– Иначе бы коллегия не уполномочила меня надзирать за тайнами…
– Ты прикасался к священным книгам варваров?!.
– Я погубил зрение, сидя при жировом светильнике в мрачной пещере. Поэтому плохо вижу даже встающее солнце…
Аристотель вдруг испытал страх, глядя на бронзового эфора. Но он, этот страх, перевоплотился в некое уважение.
– Готов преклонить колено, надзиратель, – проронил он. – Я лишь мечтал об этом…
Таисий Килиос, ко всему прочему, был ещё скромен и пристрастен к поиску истины.
– К сожалению, не удалось позреть на первозданные святыни. Мне в руки попадали только списки со священных книг, исполненные доксографами, по памяти тех, кто к ним когда-либо прикасался. Ты, философ, понимаешь, это не одно и то же… Как бы я хотел взглянуть на истинные святыни варваров! Написанные золотыми чернилами!
Сказав это, он вновь вселил надежду на спасение.
– Я уже был близко к цели, – сдержанно проговорил Арис. – До хранилищ Весты оставалось всего тысяча стадий. Или даже меньше… Но я их не прошёл, ибо был объявлен чумным.
– И не прошёл бы, даже если бы не угодил в чум…
– Но отчего?
– Суть в варварских заклятиях… Но тебе знать об этом не следует. И так сказал более, чем нужно. Вероятно, от доброго расположения духа, навеянного твоими сочинениями.
Он отвернулся от солнца, превратившись в серый бесстрастный мрамор. Должно быть, этот оборот был знаком, поскольку стражники, стоявшие в отдалении, неожиданно приступили к Арису и с ловкостью факиров набросили верёвки: одну – на сомкнутые руки, другую – на шею. После чего поставили на колени, и один, уперевшись ногой ему в спину, натянул петлю.
Надежды рухнули в тот час, и от разогретого песка дохнуло холодом. Философ старался держаться достойно и до боли прикусил язык, дабы не просить о пощаде. Ветер потянул с моря и встрепал листы папируса на песке, эфор придавил их ногой в пробковой сандалии, как придавливают нечто омерзительное, к примеру змею или корабельную крысу.