Они молчали. Долго. Может быть, час, может быть, два. Где-то выли сирены, кричали люди, а потом все успокоилось, и даже взбудораженный невероятным происшествием «Сапфир» уснул.
– Зачем? – наконец, спросила Дарья.
Томас Иванович пожал плечами.
– А зачем ты поймала эту Иваневскую?
– Чтобы выиграть спор и отдать вам несколько лет моей службы.
Де Торквемада вздохнул.
– Ты можешь отдать мне все свои годы хоть сейчас, да только что потом будет?
– А что? – Дарья повернулась к нему. – Я искуплю свою вину, отправлюсь в какой-нибудь там рай. Разве не так? Разве не в этом смысл?
– Ты раскаиваешься в том, что ты делала?
– А вы?
– Нет.
– Почему?
– Я делал это во славу господа и испанской короны.
– А я была ведьмой, – Дарья подняла с земли камень и бросила его в воду, по воде пошли круги, – я могла колдовать и колдовала. Иногда для этого нужно убивать людей.
– Ну и о каком рае ты говоришь? – Томас Иванович повернулся к ней.
Они с Дарьей смотрели друг на друга, две фигуры на берегу озера, два призрака, обретшие плоть и кровь по прихоти то ли ангела, то ли демона, называвшего себя Гермес Трисмегист.
– Расскажи про письма, – попросил де Торквемада. – Почему они так нужны этому демону?
– Письма… – эхом повторила Дарья. – Я не знаю, зачем они Немастору. Правда.
– Что в них? И как они у тебя оказались?
Дарья долго молчала.
– Загнанный в угол зверь кусается, не так ли? – наконец, ответила она.
Томас Иванович несколько мгновений внимательно смотрел на Дарью, а потом неожиданно рассмеялся.
Святая и грешница, часть 1
Иоанно-Предтеченский женский монастырь спрятался в извилистых китай-городских улочках. Всего лишь еще одно здание, на которое редкий турист и уж совсем исключительный житель Москвы обратит внимание, проходя мимо. Китай-город[24] нынче знаменит другим. Все, что осталось нам от дореволюционной Москвы – это сочинения Гиляровского[25], а он, как известно, вещал отнюдь не про монастыри и обители, а про притоны и воровские малины. Но это не значит, что Иоанно-Предтеченский монастырь куда-то пропал. Вот он, здесь. О, он уже очень долго здесь. Основан монастырь был аж в четырнадцатом веке и находился в совершенно другом месте, но в тысяча пятьсот тридцатые годы монастырь перенесли на его нынешнее место, в так называемые Кулишки, болото на востоке тогдашней Москвы (а ныне самый ее центр). Именно Кулишки отправили в народ выражение «у черта на куличиках», активно используемое даже в современной речи. У черта на куличиках или нет, но монастырь прочно занял свое место в московской жизни: он был в почете при Иване Грозном, потом при Романовых. Так почему же? Потому же, почему и все женские монастыри того времени – туда ссылали неугодных жен и лишних дочерей. Впрочем, идут века, и женщины получают свое царство: Екатерина I, Анна Иоановна, Елизавета Петровна. Именно при последней монастырь было указано переделать в Дом презрения «заслуженных людей жен во вдовстве и дочерей в сиротстве и бедности, покровительства и пропитания не имеющих». Но не сложилось. Монахини оказались подкованы в учете и затребовали компенсацию за деревянные постройки, возведенные на территории монастыря. Суть да дело, Елизавета Петровна умерла, на трон взошел Петр III, и никого уже не интересовали монахини, пристройки и уж тем более «дочери в сиротстве и бедности». Петр III долго не проправил, и в тысяча семьсот шестьдесят втором году на трон взошла София Августа Федерика Ангальт-Цербсткая, она же – Императрица и Самодержица Всероссийская Екатерина Алексеевна. В первый же год своего правления Екатерина получила жалобу на московскую помещицу Дарью Николаевну Салтыкову. Следствие длилось шесть лет, и в тысяча семьсот шестьдесят восьмом году Салтыковой огласили приговор, по которому она отправилась в покаянную яму в Иоанно-Предтеченском монастыре. Через семь лет заточения ее навестил некий молодой человек, представившийся Гермесом Трисмегистом, и пообещал, что после смерти Дарья Николаевна будет искупать свои грехи. Поверила ли она ему? Конечно, нет. Хоть она и сидела в подполе, но с ума не сошла. Дарья хорошо знала нечисть, и этот так называемый Гермес к ней не относился. Поразмыслив, Дарья решила, что это какой-нибудь богатенький студент подкупил сторожа, чтобы на спор с такими же бестолковыми товарищами поговорить с кровавой Салтычихой. Про Гермеса она быстро забыла, да и даже если бы он был настоящим, то что толку беспокоиться о том, что будет после смерти? Пока она была жива. Ей было всего сорок пять лет. Она не хотела просидеть остаток своих дней в яме. В иное время Дарье ничего не стоило бы выбраться, но ее лишили ведовских сил, изгнали их, вырвали с корнем, как сорняк… Кто бы еще знал, что она посреди просвещенного – как талдычит эта Немка на троне[26] – восемнадцатого века, нарвется на настоящего инквизитора. Но пусть уже и не ведьма, но ума ее не лишил ни инквизитор, ни годы в заточении. Дарья Салтыкова чувствовала, что скоро у нее появится шанс выбраться, если не из монастыря, то уж точно из ямы.
25
Владимир Алексеевич Гиляровский (1855 – 1935 гг) – русский и советский писатель, журналист, краевед Москвы.