Дарья чертыхнулась про себя: тоже мне, включила барыню.
– Да ты посмотри вокруг, – Дарья обвела рукой яму, – что я тебе сейчас могу дать?
– Сьма… – без запинки ответил черт.
– Письма? – удивленно переспросила Дарья. – Вот эти что ли?
Она потрясла пачкой, полученной от Досифеи.
– А…
«Да».
– И какой толк мне отдавать тебе письма, которые я хочу спрятать?
– Го е ешь? – поинтересовался черт, глаза-угольки хитро сверкнули.
«Чего еще хочешь?»
Дарья колебалась лишь мгновение – придется все-таки признаваться.
– Хочу, чтобы кое-кто узнал, что у меня есть эти письма, и они надежно спрятаны за пределами монастыря.
Черт начал раскачиваться из стороны в сторону. Думал.
– Сьма, – наконец, ответил он. – Ое то ает, о сьма бя сть.
«Письма. Кое-кто узнает, что письма у тебя есть».
– Да ты обманешь, тварь болотная, – фыркнула Дарья и спрятала пачку за спину.
Надо сказать, что тварь болотная – это для черта не оскорбление, это, скорее, титул или звание, как генерал, например, или князь. Быть тварью болотной среди чертей престижно, особенно престижно быть болотной тварью на Кулишках.
– Ет, – возразил черт, – ово.
«Нет. Слово». Дарья задумалась. У чертей порядки другие, они могут вертеть человеком как угодно, но есть определенные фразы, которые просто так не произносят. «Слово» – одна из них. Похоже, этому и правда нужны письма Елизаветы. Только зачем? Нечисть живет по другим законам. Этот черт молод, но его молодость – это где-то пять-шесть человеческих жизней. Какое ему дело до незаконной дочери умершей императрицы?
– А тебе они зачем? – спросила Дарья. – Это не золото, как им торговать?
И тут же сама поняла – письмами-то как раз можно сейчас очень выгодно торговать, их можно продать, перепродать, снова перепродать, но так никому и не отдать насовсем.
– Ово, – повторил черт.
«Слово».
– Как меня отсюда вынут, так сразу тебе их и отдам.
– А, – «да», согласился черт.
Он не требовал от Дарьи гарантий, не просил еще чего-то. Знал, что она отдаст все, что нужно, ради простой возможности снова видеть свет. Честная сделка. Черт встал на четвереньки и уже приготовился к прыжку, чтобы оказаться в том месте, где черти чувствуют себя лучше, чем в нашем мире, но Дарья его остановила.
– Стой! А Досифея? Кто ее суженый? Мне нужно ей сказать.
Не нужно это было Дарье, но она вдруг почувствовала настоятельную потребность сдержать свое обещание. Исправилась? Вряд ли, скорее, возраст дает о себе знать – стала чувствительной.
– Ито, – ответил черт и исчез.
«Никто».
Москва стоит на семи холмах, а меж холмами болота. Болота сверху осушили, да и построили на их месте барские дома, и стала Москва сухой, да слегка перекатистой. А болота остались. Меж рек, меж самой Москвой-рекой, меж Яузой, меж Неглинкой – жили болота своей чертовьей жизнью, невидимой, непонятной. Приехал в Москву из столицы именитый чиновник, да нашептал ему ночью на ухо черт – близ тех самых Кулишек – что ходят по земле письма, которые упрятанная Немкой дочь Елисаветы якобы поклялась хранить в секрете в обмен на свою жизнь. Приехал чиновник в столицу, да никто ему не поверил. Приехал в Москву другой, тут уж не на Кулишки, а в Чертолье[33], в гнездо чертей, где некогда располагалось капище самого Перуна[34]. И приснился ему кошмар, да только когда он проснулся весь в поту, то письма были тут как тут, и сидел рядом с ними мохнатый черт, черный как чернота, да грязный как грязь, и сказал он.
– Иди в монастырь к Дарье, Николаевой дочери, у нее те письма.
Этот чиновник оказался покладистее. Он знал, что в Иоанно-Предтеченском монастыре содержали Салтыкову, пошел туда, и даже, по слухам, добился разговора с барыней, после этого уехал в столицу, говорят, попал на прием к самой Императрице Екатерине Алексеевне. Уж что там было дальше, мало кто знает, да только Дарью, Николаеву дочь, и вправду подняли из покаянной ямы. Это случилось в тысяча семьсот семьдесят девятом году. Она прожила в монастыре еще двадцать два года, умерла, когда ей был семьдесят один. Все это время она провела рядом с Досифеей, сначала наполненной мечтами девушкой, потом разочарованной женщиной, потом женщиной, смирившейся со своей судьбой. Они часто видели друг друга, но никогда не разговаривали, только обменивались такими взглядами, как будто знали все самые потаенные секреты друг друга. Примечательна сцена на смертном одре Салтыковой, которую не мог запечатлеть ни один историк, потому что свидетелей у нее не было.
Дарья, Николаева дочь, когда-то одна из богатейших женщин России Дарья Николаевна Салтыкова, лежала на узкой монастырской кровати и смотрела в потолок. Она уже ничего не видела, к старости зрение почти пропало, да и что толку смотреть на одно и то же третий десяток лет подряд? Дарья знала, что умирает, но не очень-то беспокоилась по этому поводу. Она родилась ведьмой. Так бывает. Просто иногда рождаются люди, которые видят за пределами этого мира. Если рядом с таким человеком оказывается тот, кто может объяснить его дар – он выживает. Если нет – увы. Дарье повезло. Она родилась в богатой дворянской семье Ивановых, в которой никто, конечно, ни о каком ведовстве и понятия не имел. Но у Дарьи была нянька, деревенская баба, которая сама немного «видела», она сразу распознала в юной барышне соответствующие наклонности, разъяснила ей все странности, все неожиданные вещи, которые происходили с Дарьей. Ну а дальше Дарья шла уже своей дорогой, наставники ей были не нужны. Поначалу она и силу-то свою не осознавала, так, баловалась: то грозу напустит посреди охоты, то кто-нибудь поперхнется, то спотыкнется. В двадцать лет ее выдали замуж. Муж был старше на шестнадцать лет, зато из знатного уважаемого рода Салтыковых. Обычное дело в то время. Дарья родила двух сыновей. О ведовстве и думать забыла, так только по мелочи: кровь останавливала, зубную боль заговаривала. Через шесть лет брака ее муж умер. Случилось это так: напился, повздорил с женой, отвесил ей пощечину, да и упал замертво. Дарья тогда долго стояла и смотрела на его тело. Не то, чтобы он был плохим, не то, чтобы он был некрасивым, не то, чтобы он был жестоким – просто он сделал одну единственную ошибку, и ему не повезло. А еще Дарья его не любила. Прошли похороны, были приняты все соболезнования, и Дарья поняла, что для нее начинается новая жизнь. Мир стал другим, она вдруг увидела то, что раньше не хотела видеть: странных существ, странный свет. Она была прирожденной ведьмой. В те времена, когда жили столь обожаемые Томасом Ивановичем Крамер и Шпренгер, авторы «Молота ведьм», считалось, что ведьмы получают свои силы от демонов и исключительно в результате сговора с ними. Все это стройно вписывалось в христианское учение, предполагавшее только две силы: добро и зло. На самом деле, все обстояло не совсем так. Да, были ведьмы, которые заключали договор с демоном и именно тем путем, о котором грезили ночами Крамер и Шпренгер, но были и те, кто пользовался языческой магией, которую можно было назвать скорее ворожбой, чем колдовством в средневековом смысле слова. К последним и принадлежала Дарья Николаевна Салтыкова. Но куда же применять свои возможности? Да куда угодно! Как выразится позднее Достоевский: есть люди как тигры, жаждущие лизнуть крови, кто испытал власть и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, носящее на себе образ божий, тот уже поневоле как-то делается не властен в своих ощущениях[35]. В целом верно. Власть портит, власть развращает, а власть, которая далась так легко, создает иллюзию вседозволенности. Дарья упивалась могуществом. Она могла исполнить любой свой каприз. Если к ней приходили просить о чем-то, она неделями мучила человека, назначая все большую и большую цену, и только потом соглашалась. Иногда для того, чтобы достичь результата, нужно было убить. Всегда был другой способ, более сложный и трудоемкий, но Дарье не хотелось прилагать усилий. Она выбирала простой вариант. Она убивала. Поила кровью землю, и получала то, что ей нужно. Однажды вседозволенности пришел конец. Явился Инквизитор. А потом Дарью посадили в яму. А потом она из нее выбралась, но только на свет, а не на свободу.
34
Предположительно, капище располагалось на месте нынешней церкви Илии Обыденного во втором Обыденском переулке, Центральный административный округ г. Москва.