Выбрать главу

Священник отвернулся. Сейчас этот бродяга подойдет к нему и начнет скулить. Помогите старому дьяцку, отця! Позалейте! Рука, испачканная в блевотине, судо­рожно нащупывала на груди медаль. Воздух был полон от­блесками тысяч исповедей, смешанных с запахом вина, чес­нока и сотен других исконно человеческих грехов, выплес­нувшихся наружу... Они обволакивают... душат... душат...

Священник почувствовал, что бродяга медленно поднима­ется.

Не подходи!

Шаги.

Боже, спаси и сохрани.

— Эй, отця!

Священник вздрогнул. И поник. Он не мог обернуться. Не мог видеть Христа, стонущего в этих пустых глазах, Хри­ста, страдающего от гнойных ран и кровавого поноса, того Христа, который не мог дольше жить. Невольно он потрогал свой рукав, будто проверял, на месте ли траурная повязка. Смутно он припомнил и другого Христа.

— Эй, отця!

Послышался шум приближающегося поезда. Сзади кто-то споткнулся. Священник оглянулся на бродягу. Тот за­шатался. Затем оступился и упал. Не размышляя ни секунды, священник рванулся к нему, подхватил и подтащил к скамей­ке у стены.

— Я католик,—пробормотал несчастный.

Священник попытался успокоить его. Он осторожно по­ложил нищего на скамейку. В этот момент подошел поезд. Священник быстро достал из бумажника доллар и сунул его бродяге в жилет. Потом ему показалось, что так доллар мо­жет потеряться. Он вытащил банкноту и запихнул ее поглуб­же в карман мокрых брюк. Потом поднял свой портфель и вошел в двери поезда.

Священник сел в углу и притворился спящим. На конеч­ной остановке он сошел и пешком побрел в Фордгэмский университет. Доллар, доставшийся бродяге, предназначался для поездки в такси.

Войдя в зал для приезжих, священник вписал свое имя в специальный журнал. Дэмьен Каррас. Потом проверил за­пись. Ему показалось, что чего-то не хватает. Вспомнив, он приписал к своему имени еще три слова: «член ордена иезу­итов».

Каррас снял комнату в Уэйджель-Холле и уже через час крепко спал.

На следующий день ему надо было идти на собрание Американской ассоциации психиатров. Священник должен был выступить с основным докладом на тему «Психологиче­ские аспекты духовного развития». После собрания вместе с другими психиатрами он пошел на вечеринку, но ушел от­туда рано. Ему еще надо было зайти к матери.

Каррас подошел к полуобвалившемуся и построенному из песчаника дому, расположенному в восточной части Ман­хэттена на Двадцать первой улице. Остановившись у лестни­цы, ведущей наверх, он заметил играющих неподалеку детей. Неухоженные, плохо одетые, бездомные дети. Ему вспомни­лись унижения, которые приходилось терпеть, лишь бы не быть выселенными из дома.

Каррас поднялся по лестнице и с болью толкнул дверь, будто вскрывал незажившую рану. Приторно пахло гнилью. Он вспомнил, как ходил в гости к миссис Корелли в ее кро­шечную каморку с восемнадцатью кошками, и ухватился за поручни. Неожиданно резкая слабость овладела им. Он по­чувствовал свою вину. Нельзя было оставлять ее одну. Ни­когда.

Мать очень обрадовалась, увидев его. Даже вскрикнула от радости. Расцеловала и бросилась на кухню варить кофе. Темные волосы, узловатые, разбухшие вены на ногах, Дэмьен сидел на кухне и слушал ее бесконечное щебетание. Он раз­глядывал выцветшие обои и грязный пол, которые так часто всплывали в его памяти. Жалкая лачуга! Помощь от конторы социального обеспечения и несколько долларов в месяц от брата —вот и все доходы матери.

Мать села за стол. Заговорила о своих знакомых. В ее раз­говоре до сих пор слышался акцент. Дэмьен пытался не смо­треть в ее полные грусти глаза.

Он не должен был оставлять ее одну.

Дэмьен, правда, написал ей несколько писем. Но мать не умела ни читать, ни писать по-английски. Тогда он починил ей старый треснувший радиоприемник. У нее появился свой мирок, полный новостей и сообщений о майоре Линдсее.

Дэмьен прошел в ванную. Пожелтевшие газеты, наклеен­ные на треснувшие кафельные плитки. Проржавевшая рако­вина и ванна. Да, в этом доме он впервые ощутил свое приз­вание. Здесь он понял суть любви. Теперь любовь остыла. По ночам он чувствовал, как она, остывшая, еще воет в его серд­це, подобно осеннему заблудившемуся ветру.

Без четверти одиннадцать Каррас поцеловал мать и, по­прощавшись, обещал при первой же возможности вернуться. Он ушел, а старый приемник все сообщал и сообщал ей о происходящих в мире событиях...