— Думаю, ты права. Но когда писатель счастлив, разве ему хочется писать? Принято считать, что творчество чаще рождается из боли и разочарований, страданий, нежели из большой любви.
— Как у Аэши и Калликрата?
— Да. Но у них тоже не обошлось без боли, предательства и смерти.
— Мне нравится их история. Их любовь так сильна и горяча, что они ни на секунду в своей жизни не забывают о ней. Даже после смерти. Рождаясь заново, они ищут друг друга, чтобы вновь соединится, слиться душами. И пусть в этой, очередной, жизни они будут счастливы всего миг — но две тысячи лет ожидания того стоили. Я думаю, что память о любви не должна умирать, а передаваться по наследству с новой жизнью. Может, и мы с тобой новые воплощения Аэши и Калликрата?
С ней я всегда чувствовал себя умиротворенным и добрым, что даже не верилось, что мужчина способен так ощущать. Расставаясь на весь день, разбегаясь по своим делам, мы встречались вечером, будто после длительной разлуки. И очень много обнимались, согревая друг о друга наши души.
Я заархивировал снимок с фрагментом нашей жизни и поместил его обратно на свое место в хранилище моей памяти.
А что со мной стало сейчас? Удрученный, рано поседевший нервный алкаш. Она бы ни за что не подумала, что я могу так измениться. Без нее.
— Официантка, еще виски, пожалуйста!
Спустя два года совместной жизни, как раз после окончания Евой университета, мы расписались. Свадьбу как таковую не играли. Просто посидели в ресторанчике в кругу друзей. Ева даже платье не покупала, она не понимала всей этой свадебной канители. Я же все равно стремился сделать все, чтобы она чувствовала себя невестой. Заказал эксклюзивные кольца из белого золота, и порадовал ее ключами уже от нашей квартиры, купленной в кредит. В планах было пополнение семейства, а это, я считал, невозможно в чужой крохотной гостинке, пропахшей чужими жизнями и смертями…
Звон бокалов, ее улыбка, наше счастье. Это был незабываемый момент — официальное начало нашей общей жизни и четырехлетие любви. А когда наша любовь пошла в первый класс — у нас родился Максимка. И я ощутил счастье. Полноценное, яркое, потрясающее.
— Официантка, еще 50!
Сегодня мне все можно. Сегодня Максимке было бы 14. За тебя, сын!
Максимка. Копия мамы — черные волосы и глаза цвета берлинской лазури. Я помню каждый день нашей жизни, все по датам и часам. Благо, у меня было на это 6 лет.
А потом этот город все-таки отнял у меня то, чем я дышал.
Но они ведь где-то есть, существует. По крайней мере, я продолжаю их жизнь в своих картинах. Может, произойдет какая-то обратная реакция, как с Дорианом Греем — и нарушая законы материального мира — они вернутся.
И мне кажется, что это уже начинает происходить. Однажды я увидел, как из картины вырывались маски с их искаженными лицами. И тогда в пьяном угаре я решил, что, если буду бесконечно их рисовать, это продлит их существование в этом мире.
Теперь они снова могут видеть. И никто одновременно не видит столько, сколько они. Они смотрят глазами Белоснежки и гномов на ребятню в столовой детсада; им молятся люди в церквях и храмах, как Деве Марии и младенцу Иисусу; они смотрят со стен гостиных, спален и фойе глазами персонажей множества картин. Они смотрят на меня в моей квартире
Но иногда мне становится безмерно грустно. Грустно оттого, что как бы долго их лица не цеплялись за стены и за холсты, когда-нибудь Вечность превратит мои рисунки в пепел, и их картинные души покинут этот мир.
Если бы я мог договорится с Вечностью. Дать взятку. Чтобы она сохранила след их пребывания на земле… Если бы я мог… Но я всего лишь вселенная на коленке… Закрыть кран — и я перестану существовать.
— Официантка, повторите!
Мой дракон
В моей хрупкой душе жил маленький дракон. Он был теплым и тихим. По утрам он шуршал крыльями, стараясь нежно меня разбудить, а по вечерам свистел мне еле уловимую мелодию, чтобы я мог беззаботно уснуть.