Да, понял я. Видно, придется встречаться с нею наедине!
Договорился с нею на следующий день.
На следующий день собирался я на свидание с Региной, волновался, в зеркало смотрел... Да-а, выгляжу уже примерно как портрет Дориана Грея! Вдруг Леха является — как всегда, вовремя!
— Извини, — говорю, — Леха! Тороплюсь! Хочешь — вот с женой посиди!
Сели они друг против друга, и начал он рассказывать горячо о возмутительных порядках у них на Заводе Неточных Изделий. Жена слушала его как завороженная, головой качала изумленно, вздыхала. Меня она никогда так не слушала, — правда, я никогда так и не рассказывал.
Встретились с Региной. Довольно холодно уже было.
— В чем это ты? —удивленно она меня спрашивает. — В чьем?
— Да это тещина шуба, — говорю.
— Чувствуется! — Регина усмехнулась.
Такая, довольно грустная. Рассказывал мне Дзыня про нее, что год примерно назад пережила она какой-то роман, от которого чуть не померла. Разговорились, она сама сказала:
— Да, — говорит. — И в общем неплохо, что это было. Теперь мне уже ничто не может быть страшно. Больно может быть, а страшно — нет. Ну, а тебе как живется?
Была у нее такая привычка: все в сторону смотреть — и глянуть вдруг прямо в душу.
Стал я ей заливать, как отчаянно я живу, как стихи гениальные пишу, которые не печатают...
Прошли по пустым улицам, вышли к реке. Вороны, нахохлившись, сидят вокруг полыньи.
— О, смотри! — говорю. — Вороны у полыньи греются! Воздух холоднее уже, чем вода. Колоссально.
— Может, — пойдем погреемся? — она усмехнулась. Стал я тут говорить, чтоб не грустила она, что все будет отлично!
Зашли мы с ней погреться в какой-то подъезд. Довольно жарко там оказалось. Потом уже, не чуя ног, спустились в подвал и так до утра оттуда не поднялись.
Потом уже светать стало, задремала она. Сидел я рядом, смотрел, как лицо ее появляется из темноты, бормотал растроганно:
— Не бойся! Все будет!
Потом — она спала еще — я вышел наверх.
Снег выпал — на газонах лежит, на трамваях. Темные фигуры идут к остановкам.
Ходил в темноте, задыхаясь холодом и восторгом, и, когда обратно шел, неожиданно стих сочинил.
Посвящается Р. Н.
Написал на листке из записной, перед Региной положил, чтобы сразу же увидела, как проснется... Когда я снова вернулся — со сливками, рогаликами, — Регина, уже подтянутая, четкая, стояла, читала стих. Потом подошла ко мне, обняла. Потом, посадив ее на такси, я брел домой... Да, как ни тяжело, а разговора начистоту не избежать!
Открыл дверь — жена нечесаная стоит в прихожей. Вдруг звонок — входит Леха с рогаликами и сливками!
— В чем дело?! — задал я сакраментальный вопрос.
Леха гордо выпрямился:
— Мы намерены пожениться!
Вот это да!.. Я-то, слава богу, ничего еще не сказал, так что моральная вина ложится на них! Леха протянул мне вдруг свою мухобойку.
— Бей! — уронив руки, сказал он. — Я подлец!
— Ну что ты, Леха... — пробормотал я.
Едва сдерживая восторг, я выскочил, хлопнув дверью. Все вышло, как я втайне мечтал, причем сделал это не я, а другие!
Какой-то я виртуоз!
На работу еще заскочил. Все как раз в комнате сидели — и тут вдруг с потолка свалился плафон. Вошел я, поймал плафон, поставил на стол — и под гул восхищения исчез опять.
Теперь бы, думаю, еще от композитора избавиться, чтобы все уже деньги за песни мне капали. Жадность уже душит — сил нет! Что, я не смогу музыку писать? Кончил, слава богу, два класса музыкальной школы — вполне достаточно.
Прихожу к композитору, говорю:
— Родной! Нам, кажется, придется расстаться!
— Почему?! — композитор расстроился.
— Понимаешь... я влюбился в японку!
Он так голову откинул, застонал. Потом говорит:
— Ну ладно! Я тебя люблю, и я тебя прощаю! Приходи с ней.
— Нет, — говорю. — Это невозможно!