Наконец после долгого ритуала, после вбеганий-выбеганий, почти трагических, мэтра и официантов, нам подали железу — видом и вкусом в точности напоминающую вставную челюсть.
Мы в задумчивости сгрызли её. Аркадий несколько раз честно пытался выдать блаженство.
Потом мы вывернули все карманы и вышли на улицу.
— Ну... понравилось? — проговорил Аркадий, снова заважничав.
Я сказала, что всю жизнь теперь буду делить на две части: до железы и после железы!
— Такая же язва! — улыбнулся Аркадий.
— Папа! Не хами! — строго произнёс Артур.
— Ну, нам пора на спевку. А завтра — летим! Ты скоро возвращаешься? Мы потом сразу в Америку...
— Скоро, к несчастью.
К несчастью, скоро...
— Они явились ко мне прямо в редакцию! — кричал Максим. — Что подумают обо мне мои коллеги? Взяли меня за бороду, — Максим дрожал, — и сказали, что, если я не откажусь в письменной форме от принадлежащей мне в России недвижимости, отрежут мне яйца и бороду.
Он опустился на тахту.
Я смотрела на него... Да, конечно. Без яиц современный прогрессивный деятель ещё может обойтись, но без бороды — буквально как без рук.
— А ты отпиши мне свои права! — проговорила я.
— Как? — он вскинул на меня очи, полные надежды.
— Очень просто. Мы женимся. И ты переписываешь всё на меня!
— Но здесь принято... венчаться в церкви! — не веря своему счастью, пробормотал Максим.
— Запросто, — проговорила я. — Партия нынче одобряет.
— Ну а что... с этими бандитами? — пробормотал он.
— Бандитов я беру на себя...
— Ну... это надо же... как-то устроить! — он заметался по комнате.
Я смотрела на него. Заставила, можно сказать, жениться под страхом смерти. Но что делать, раз уж этот страх существует? Не пропадать же ему!
Венчались мы в знаменитой эмигрантской церкви на рю Дарю.
Фату и флердоранж пришлось брать напрокат — я настояла, чтобы всё было скромно. Шлейф сзади несла многострадальная Николь, мученически улыбаясь. Господи, сколько выпало на долю простой французской миллионерши!
Я настояла, чтобы и гостей не было.
Впрочем, гости появились сами!
Я вдруг заметила, что батюшка бормочет слова все быстрей и заглядывает испуганно куда-то за мое плечо.
По проходу шли гости... Ну, в церковь, наверное, неприлично в спортивных костюмах?
Да ещё вдобавок с такими рожами!
— Согласна ли ты взять в мужья раба божьего Максима?
«Безусловно!» — чуть не ответила я, но вовремя опомнилась и еле слышно проговорила:
— Да.
Ангельский хор, которым дирижировал мой сын (!) грянул: «Гряди, голубица!»
Мы повернулись и пошли по дорожке к выходу.
«Гости» стояли, глядя на нас. Впереди огромных, двухметровых «шкафов» стоял маленький, но самый страшный — разноглазый: один глаз серый, другой коричневый.
— Позвольте, пожалуйста, пройти! — дрожащим голосом проговорил Макс.
Но разноглазый даже не повернулся к нему.
Он в упор насмешливо смотрел на меня.
— Ну что, невеста... целку сберегла?
— Безусловно! — улыбнулась я.
Оказывается, они зашли и сзади, оттеснив оцепеневшую Николь.
— Только не надо дергать меня за косички! — обернулась я.
— У тебя одна осталась косичка — между ног! — проговорил разноглазый.
Я дала ему звонкую оплеуху. Всё-таки отличная акустика в этих церквях! Хор снова грянул что-то радостное. Тут я испуганно огляделась: не получается ли, что я замахнулась и на церковь? Но батюшка бесследно слинял. Тем не менее даже бандит не решился убивать новобрачную прямо в церкви.
— Скоро, коза, мы тебя посадим на кол! — проговорил он, и они медленно развернулись и ушли.
— Возмутительно! — воскликнул Макс.
Я откинулась в самолетном кресле, но расслабиться после всех дел не получилось. Кто-то коротко дёрнул меня сзади за волосы.
Я обернулась.
Разноглазый щерил зубы.
— О, какая встреча! — сказала я.
Я вышла в Пулково — почему у нас небеса всегда хмурые? В Париже сияло солнце. Здесь меня встретил мрачный и какой-то суетливый Ечкин.
Я твёрдо решила поздороваться бодро, но когда увидела его лицо, на которое смерть уже твердо положила свою синюю печать, пробормотала что-то неразборчивое и поцеловала его.
Мы вышли из вокзала к нашему пикапчику.
— Вот... Выписали... Вроде получше стало, — проговорил он и вздохнул.
— Садись, Олеговна, спереди, — почему-то не глядя мне в глаза, пробормотал Ечкин. — Я тут... халтуру взял. Сзади сядут.