Я села рядом с ним. Мы помолчали. Мне было страшно смотреть на него.
— Смотри, что купил, — пролепетал Ечкин. Я с усилием обернулась. Он близко поднёс к моему лицу какой-то пёстрый баллон и брызнул чем-то едким. И все исчезло.
— Да головой-то не бейте ее! Аккуратней спускайте! — услышала я страдальческий голос Ечкина, вынырнув на поверхность.
Действительно, меня колотили головой по ступенькам, стаскивая куда-то вниз.
— О, какие ножки! — послышался голос разноглазого. — На топчан поднимай. Оп-паньки!
Меня — почему-то уже голую — шлёпнули на топчан.
— Ну, кто первый к новобрачной? — произнес разноглазый.
Раздался сдержанный гогот. Надо же — из Парижа приехали, от знойных мулаток и ласковых таитянок!
— Вы что, ребята? — я оглядела гостей. — Из-за меня всё?
Снова пронёсся гул, уже почти одобрительный.
Я приподнялась. Далеко-далеко, ярко освещённые, виднелись концентрические круги-мишени. Мы в тире! Постреляем!
Сбоку ко мне приблизилось вспаренное, страдальческое лицо Ечкина.
— Прости! Они, понимаешь... мне какое-то лекарство дали. Вылечусь, может? Прости!
— О чём речь? Конечно! — я пожала ему холодную руку, и он исчез. Как говорил в таких ситуациях Данилыч: «Суки вы, а не матросы!»
Появился разноглазый, кинул какую-то рваную гимнастёрку.
— Как тебе после Парижа? Прикинь!
— А где, извините, мои вещи?
— А, спрятали, это чтоб ты не убежала.
— Ну что вы!
— Вот тебе! — протянул ручку и большой блокнот. — Пиши!
Вот она, всеобщая грамотность!
— Что писать?
— Жалобное письмо.
— Кому же?
— Ты не крути тут мне!.. Шефу своему! Чтобы уе....ся из дворца, воздух не портил! Хватит уже!
— ...Ему? Жалобное?
— Ему, ему... и пожалобнее пиши, а то как бы парочку твоих фотографий... в гриме не пришлось приложить!
Ему?! Наивные ребята! Всё-таки чувствуется, что, наверное, из провинции! Ему — жалобное письмо? Да он недавно родную жену похоронил и не дрогнул, а что ему случайная знакомая вроде меня? Лучше бы спёрли у него носок — сильнее бы взволновало!
Тут по лестнице стали спускаться знакомые шикарные ботинки. Давно не виделись.
— О, мистер Факью! Какая встреча!
— Ну? Как ты хранила нашу любовь?
— Нашу — хранила.
Удар ногой в лицо. Провела ладошкою — кровь.
— А обвенчалась с другим?
Снова погорячился! Что он всё ногами да ногами! Рук, что ли, нет?
Я отключилась.
...В последний день решила мирно пройтись по Парижу — и вдруг среди гвалта художников на площади Тэтр накинулось какое-то странное существо — в мятой шляпе, потёртой шинели... радостно заорал, присосался. Отодвинула.
— ...Месье курмантань?
Турист, что рвался ко мне в комнату!
Услышав, что помню правильно, совсем уже сошёл от счастья с ума — затащил в какую-то тёмную харчевню, закормил пряными, острыми улитками, накачал вином. На мгновение ото всего отключилась — уже оказалась на какой-то лежанке, и он, не снимая шляпу и даже пальто, уже загибал мои белые ноги себе на плечи! Э! Э! Еле отбилась! А говорят ещё — выдохшийся народ!
В аэропорту потеряли в компьютере билет — Макс стал белым как снег... Но, к счастью, билет нашёлся. Немного порозовел.
«На сердце растрава. И дождик с утра. Откуда же, право. Такая хандра»?
— Ну... Что там передать? — спросила я на прощание.
— Передай... этому старому сатиру, что эта дура Николь свято верит, что он не просто так ей титьку крутил! Тупо ждёт писем и точно знает, что их перехватывает Кэй-джи-би! Поэтому бешено смотрит телевизор и страстно ждёт, когда же в России улучшится строй!
— Ну, этот никакого телевизора не смотрит. А так... передам, конечно... Но ты ж понимаешь!
Я уже страстно представляла себе, как вхожу в кабинет, выкладываю на стол полную отчётность по командировке: выписку из церковной книги, акт дарения будущей недвижимой собственности, потом говорю Алексу: «В общем, всё неплохо. Но Николь лютует! Надо тебе лететь... Забеременеешь — уволю!»
Но не пришлось.
Я вдруг очнулась от какой-то тряски... Едем, что ли, куда-то? A-а... Трое на одной полке? Это бывает.
— Фшо эфо фдафит? — проговорила я.
Предмет во рту мешает — как бы второй язык.
— Прекратить! — зазвенел знакомый голос. Видимо, волнуется! Видно, всё же считает себя лучом света в тёмном царстве!
Нет, ну если нижний (разноглазый) как-то всё же имитирует паровоз, то верхний просто зазря пофтит дикцию. Выплюнула его — и он, в общем, согласился с такой оценкой. О — теперь можно сосредоточиться... Я же сказала Максу, что беру бандитов на себя!