«Потом его перевели на Дальний Восток, без квартиры и вообще без каких-либо условий! И там он сошёлся с этой ужасной женщиной!»
...С какой именно, интересно? И неужели — ужаснее меня?
...И вот, значит, ещё мать?
— Так вы... сын Эльзы? — наконец с трудом выговорила я.
— Ну да! — он уставился на меня. — И его! — он кивнул в направлении нашего движения, — Ты что, ненормальная, что ли?
Нормальная. Но за вами не уследишь! Все вдруг поплыло у меня перед глазами... не хуже, чем у Бобровой!
Я вспомнила, как совсем, кажется, недавно на его меч, совсем уже готовый к бою, вдруг уселся комар.
— Стой! — вдруг завопил Паншин. — Не трогай его! Это ж значит — весна пришла!
Так для него и не пришла... И этот комар — единственная милость, которую имели мы от природы!
Наконец-то прояснился окружающий мир и — могила посередине. Я смотрела на неё и... улыбалась. Это мог только он! В самом неприличном месте могилы высунулся узловатый кривой сучок — с единственным — не фиговым, а кленовым листком! Спутники мои возмущенно (особенно Боброва) смотрели, как я улыбаюсь. А дрючок торчал задорно и как бы говорил: «Хрена два ты от меня отдохнешь!»
Заманал, батя, заманал!
— Спилить? — Боброва кокетливо прильнула к Виктору.
— Нет! — рефлекторно воскликнула я.
— Сколько будет стоить? — резко поинтересовался он.
— Мильён! — кокетливо сказала правду Боброва. — Клён-мильён!
— Обычную уборочку! — рявкнул Виктор и, круто повернувшись, пошёл, мгновенно потеряв интерес к такой дорогой женщине, как Боброва.
... — Нет, ну как-то больно уж властно он распоряжается нами! — не удержалась я.
Уже три дня мы мотаемся в Витиной тойоте по указаниям покойного бати — оказывается — сто первое дело! — ещё и в Гидрометеоиздате выходит том его мемуаров — надо оплатить и забрать!
Наконец свернули на обочину передохнуть.
— Это ещё что! — говорит Виктор. — Он до сих пор телеграммами — через одного кореша — дубасит меня. И все за личной его подписью! Недавно приносят. Читаю... «Разводись»! Ни фига себе командир!
— Ну... и как всегда — пальцем в небо? — внутренне замираю я.
— Да нет... то как раз верно! — он поворачивается и нагло смотрит на меня.
Рука его идёт по слегка клейкой моей груди спокойно и как бы небрежно (мол, куда же ты денешься — точно как тот!), как бы абсолютно случайно, но бесстрашно задевая мизинцем пружинящий сосок.
— А это что ещё за гербарий? — мычит он.
...Уже уходя с кладбища, я как бы случайно, из-за туфли, пригнулась и сорвала с дрючка листочек и даже, помню, ревниво подумала: ничего, вырастут ещё!
А этот колкий листик спрятала на груди... Он любил спать здесь...
Эге! С этим только задумайся!
— Стоп! — вдруг поняла.
Выходит, сейчас и Эльза отчасти гладит меня! Брыкнулась, но он гнул свою линию абсолютно властно...
О! Вот это правильно! Есть такой способ. Без лишней суеты и потного вскарабкивания — под приподнятую ножку. Для людей положительных и степенных, ценящих своё время и силы... Вот так!
За стеклом полетели тяжелые капли, склёвывая на лету тополиные пушинки, как соколы лебёдушек.
Измяли листик!
— Добился-таки своего! — я стучу ему по колену, сейчас имея в виду немножко другого... но он, как принято в их семействе, благожелательно принимает комплимент на свой счет.
— Ты тоже ничего, — довольно отваливаясь, мычит он.
Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась...
Надо же где устроили контору — прямо на Риппербане, на самом б....м месте! «Компани Петерсбург»... А может, место как раз и правильное! Как раз та «дочерняя фирма», в которой Рябчук хотел меня «навеки удочерить»! И отсосать ею всё, что можно, а потом — отпилить... вместе вот с этой чудной кокоткой, что красуется сейчас за стойкой!
Ладно. Идем дальше. Я шла по Риппербану и одновременно — вернее, в недавнем совсем времени — бежала себе навстречу на встречу с ним!
Та-ак! Что сделали с моей «Нимфой»?! Китайская закусочная! Неужто мое б....е прошлое испарилось полностью?!
О!.. Вот эта будка, похожая на наш «Приём стеклотары»!
Именно здесь в пип-шоу, принадлежащем полякам, и в основном для них же я размазывала себя по стеклу перед ними — «як скажу, ясновельможный пан»! Открыла сладостно знакомую дверь на тугой пружине, вошла в полутьму. Все новые — и кассирша тоже. А девушки?