Довольный, с гудящими мышцами, я медленно брел к гостинице. Леха, Геха и Панька Тюнева наподобие восковых фигур сидели в номере. Их озарял кровавый рассвет. Под окном пронзительно верещал из какой-то машины сигнал угона, но никого почему-то не беспокоило это.
— А... отличник наш пришел! — со слабой, но презрительной ухмылкой выговорил Хухрец.
Что тут такое Леха успел наговорить, почему меня так уничижительно называли отличником, я не знал.
— Подумаешь, нашли уж отличника! — пробормотал я. — Всего год-то отличником и был!
При этом я не стал, естественно, объяснять, что год этот был как раз десятый, что и позволило мне с ходу поступить в вуз, — их, я чувствовал, такие подробности могли только раздражить.
— Ну, хватит языком-то трепать! — сурово произнесла Паня. Она успела уже где-то переодеться в строгий темный костюм. — За дело пора! В театр!
«Мне тоже не худо бы в театр!» — подумал я. Все поднялись.
В театре нас уже ждали — вся труппа собралась в зале для совещаний. Наше появление было встречено хмурыми взглядами, но пронесся и ветерок аплодисментов — приятный озноб пробежал по коже. Усевшись, мы долго значительно молчали. Шепот в зале утих. Хухрец неторопливо поднялся. Тяжесть, весомость каждого его жеста буквально парализовали аудиторию — чувствовалось, что от движения его руки зависит участь каждого сидящего здесь.
— Слухайте своего батьку, — заговорил он. — Вот вам управляющий культурой — парень жох!
Леха на удивление вальяжно склонил голову.
— Чтоб ни шагу без него! — рявкнул Хухрец.
Леха поднялся.
— А я вам счас покажу, — заговорил он, — кто у вас будет заведовать литературной частью...
Я медленно стал приподниматься.
— Павлина Авксентьевна Тюнева! — возгласил Леха.
Паня приподнялась, кинула тяжелый взгляд в зал. Поднялся ропот, потом снова зашелестели аплодисменты.
Я резко вскочил на ноги, потом сел.
— Что ж такое? — зашептал я Лехе. — Ведь я же был заведующий литературной частью — как же так?
— Так надо, старик! — тихо ответил мне Леха. — Она мне за это шестьдесят пять тысяч обещала вернуть!
Ну, дела! Я вытер холодный пот. Поднялся главный. В своей речи он попытался объединить какой-то логикой все странные события последних дней, но сделать это было крайне трудно — зал скучал.
— Думаю, к истокам надо вернуться! — нетерпеливо поглядывая на часы, проговорил Леха.
Те же самые, что и всегда, бурно захлопали.
— Курочку Рябу, что ли, будем ставить? — послышался молодой дерзкий голос.
— Предложение, кстати, не столь глупое, как кажется! — проговорил Леха.
Снова те же самые зааплодировали.
— Кстати, какая-то глубина тут есть! — раздумчиво, но громко проговорил Синякова. — Разбитое яйцо — это ли не повод для разговора о бережливости?
В зале снова захлопали. Вскочил Ясномордцев.
— Я удивлен, — заговорил он, — как человек, числящийся руководителем нашего театра, может мыслить так банально и плоско! Ряба — это старая, но вечно юная сказка дает нам почву для гораздо более значительных и актуальных мыслей. (Синякова с ненавистью смотрел на него.) Мне кажется, что разбитое яйцо, точнее, яйцо, которое ежесекундно может разбиться, — это не что иное... — он выдержал паузу, — как модель современного мира, который в любое мгновение может взорваться!
— Что ж... современная трактовка! — поднял голову задремавший Хухрец. Затрещали аплодисменты. — Надеюсь, хорошенькая курочка в коллективе у вас найдется? — покровительственно обронил он.
Подхалимы захохотали.
— Неважно себя чувствую, — прошептал я Лехе и быстро вышел.
— Ну хочешь, в черепахарий тебя устрою? — крикнул Леха мне вслед.
Я быстро сгонял на хлебозавод, погрузил две машины, пожевал хлеба, вернулся. Конечно, я понимал, что делать мне там абсолютно уже нечего — просто интересно было посмотреть, чем все это кончится.
Леха, осоловевший от бессонной ночи, покачивался за столом, снова в шапке, и все перед выходом из зала бросали в прорезь в шапке пятак, как в автобусную кассу, — судя по звуку, там было уже немало. Паня строго следила, чтоб ни один не прошел, не бросив мзды. Время от времени обессилевший Леха с богатым звоном ронял голову на стол.
— Тяжела ты, шапка Мономаха! — еле слышно бормотал он.
Тут же к столу кидались Синякова и Ясномордцев, с натугой поднимали корону и возлагали ее на голову встрепенувшегося Лехи. Вдруг взгляд его прояснился. Он увидел покрашенный белой масляной краской сейф, быстро направился к нему, обхватил, встряхнул, как друга после долгой разлуки.