- Как в порту с механизацией?
- Как и на шахтах, - вступил в разговор Александр Афанасьевич, - и всё из-за Дайрина. Туда для строительства порта бросили все средства, а о Владивостоке забыли. Это ещё Гамарник говорил на первом съезде Советов Дальнего Востока в 1926 году.
- Гамарник мог и не то сказать, да не успели его спросить, - оборвал Николай Михайлович. Он дал себе слово никогда и ни с кем, кроме жены, да и то, когда она сама заведёт эту тему, не вести разговор о «бывших».
Успокаивал себя тем, что приговор суда-тройки основан на правде следствия и большему обсуждению не подлежит. Они вызовут кривотолки на сталинскую конституцию. А кому это нужно? Да и опасно. Что было для него основательнее, как и для многих.
В его новом окружении знали, какая страшная волна прокатилась по партийно-руководящему аппарату дальневосточного края и своим пенистым гребнем накрыла многих. В 1937 году, незадолго до приезда Николая Михайловича, был «вскрыт» и уничтожен приморский центр правотроцкистского заговора. По заключению следствия он был создан ещё в 1934 году председателем Дальневосточного революционного комитета Гамарником и председателем крайисполкома Крутовым. В него входили: Петров – бывший председатель облисполкома, Талыгин – бывший секретарь обкома ВКП (б), Визель – бывший начальник Приморского управления НКВД, Котин – бывший управляющий Дальтрансугля, Жданов – бывший директор завода № 202 и многие, многие другие. Все бывшие. По этому делу около 10 тысяч приморцев были расстреляны и более 100 тысяч отправлены «пассажирами» на Калыму в Дальстрой. Директором его был Берзин. В 1932 году по приказу заместителя председателя ОГПУ Ягоды он организовал Северо-Восточный лагерь «ОГПУ» – Севвостлаг на 16 тысяч заключённых.
Вступая в должность и роясь в документах, Николай Михайлович понял смысл, который вложили ему в ЦК, когда он задал вопрос о кадрах. «И это правда, - подумал он. - Что же будет стоить моя дипломная тема…». Не поделился открывшейся ему правдой даже с женой. Оставил на потом глубоко в сердце. Но она жгла и напоминала о себе. Вот и сейчас с этим Гамарником… Оборвал упоминание о нём. Что толку?..
- Я бы тоже застрелился, будь на месте Гамарника, - подобострастно поддакнул Лев Осипович, не поднимая глаз. «Да, шарахнул нас девятый вал…», - вздохнул Александр Афанасьевич, - многих сломал». Сам он, как матёрый моряк, с трудом представлял себя на их месте. Всегда был готов к ударному валу. Много перевидал на своём веку. Всегда встречал глаза в глаза. Страха не испытывал, но и фаталистом не был. Чем круче был вал, тем сильнее было желание выйти сухим из воды.
Молча, вошли в порт через проходные вертушки. Одна пропускала в порт, другая – выпускала. У обеих вытянулись женщины с окаменевшими лицами и застывшими от внимания совиными глазами, которые, судя по напряжению, ночью зрели лучше, чем днём. Сейчас же, в солнечный день, в полумраке проходной при виде высокого начальства округлились ещё больше и пялились от показного усердия. Николай Михайлович поощрительно улыбнулся им. Но сжатые губы их не дрогнули, а глаза не моргнули.
Сразу (влево от ворот) стояло лёгкое продолговатое судно. Нос его, скошенный под углом, выдавался вперёд, как клюв быстрой и хищной птицы.
- Недавно закуплен английский кабелеукладчик, - пояснил Александр Афанасьевич, заметив заинтересованный взгляд Николая Михайловича.
- И такой нос для этого… - как-то разочарованно протянул Николай Михайлович.
- Капитан при переоборудовании судна такой славный бушприт не обрезал. Судно теперь грузопассажирское. Кабелеукладчик нам не надобен, а броская красота нужна. У каждого пассажира на душе становится легче. Да и появляется надежда, что такое судно пробьёт любой шторм и придёт в Эльдорадо.
- Точно туда, а куда же ещё! На Калыме золота – пароходами вывози, - поддержал его энтузиазм начальник порта, еле сдержавшись, чтобы не вытащить из заднего кармана широких брюк плоскую баклажечку, подаренную ему сварщиками судоремонтного завода, для того, чтобы он её мог держать при себе в подобных случаях. Она была меньше объема той, с которой он коротал ночи в диспетчерской.