Везде, среди реклам, мелькал портрет генералиссимуса Сталина. Да и подарки были – фрукты да распашонки для младенца. Староверы предложили окрестить младенца в церквушке. Но тут пришлось категорически отказаться. Сославшись, что окрестят на родине. Сказал об этом Веронике. Она возмутилась:
- Ты что? Нас и так за ребёнка дома по головке не погладят. А ты с крестинами… Мы с тобой кто? Забыл, что ты
член партии, а я комсомолка? Да мне и мореходки не видать.
Он засмеялся:
- Мы его окрестим на пароходе. Вот пройдём часовой меридиан, и окрестит его в своей купели Нептун. Назовём именем деда. Так и запишем в вахтенном журнале.
«Вот и купель…», - содрогнулся он, осматривая из-под отяжелевших век горизонт. Далёк ли он был от уставших глаз, смотревших на мир, будто сквозь затуманенную линзу. То ли в двух шагах, то ли дальше, но никак не в четырёх. А хотелось бы охватит и за черту. Эх, жаль нет бинокля… Не успел захватить. Было не до него. Торпедированное судно стремительно погружалось. О жене с ребёнком вспомнил, когда исполнил свой капитанский долг и мог покинуть мостик. Что-то подсказало ему, что она не покинет судна без него. Кинулся в каюту и вынес её с ребёнком. Хорошо, что шлюпка была ещё возле борта. Боцман удерживал её, ожидая капитана.
На горизонте, далёк или близок он был, ни одной чёрной точки, ни одного дымка. И впервые пожалел, что приходилось ходить в одиночку. Велик океан, ничего не скажешь. Всё-таки в душе – идёшь на авось. Как бы не напороться на мину или, не дай Бог, быть замеченным подводной лодкой. Мало случаев было в северной части Тихого океана во время войны, но были. Тешь себя надеждой, что проскочишь. Вот не проскочили, SOS не успели дать. Да и война же закончилась. Что гадать? Легче не будет. Пришёл, моряк, твой час. Если бы не жена с ребёнком, принял бы его как все…
И вдруг глаза на что-то наткнулись. Сердце замерло. Протёр глаза. Тёмное пятно расплылось.
Вероника опять обслюнявила палец и сунула его под брезент, не открывая личика ребёнка. Да жив ли он там?
Ему показалась, что жена уже не чувствует это. Она подняла глаза… Он увидел в них, что в любимой ещё теплится жизнь, и будет пока ребенок жив.
Капитан оглядел шлюпку уже не в первый раз. Да что толку… Всё, что было съедобно – съедено. Всё, что можно было сжевать – изжёвано.
Взгляд его упал на нож. И замер в какой-то ещё смутной надежде. Не мелькнувшей в мысли, а как-то неосознанно охватившей его сознание, что выход есть, что он в нём самом. Но без ножа достичь его не возможно. Капитан заворожено смотрел на него и слышал болезненный стук своего сердце. Оно будто торопило: «Не тяни резину, капитан, иначе поздно будет. Надо сохранить жизнь матери и ребёнка хоть на час. Может за этот час кто-то появиться на горизонте. Порой мгновенье решает всё».
Нож с шилом и клювистым лезвием, заточенным, как бритва. Настоящий боцманский нож. Не зря старый моряк оставил его у ног капитана.
Решение пришло мгновенно. Но не так быстротечно, как хотелось бы. Он, выпустив румпель, с усилием дотянулся до ножа, потом нащупал под банкой ковш, которым отливали забортную воду. Сполоснул его за бортом. Обтёр. Проделывал всё медленно, явно затягивая время. Иногда посматривал на горизонт. Ему всё казалось, а вдруг он не ошибся?.. Не мираж то был воспалённого мозга, а низко сидящий пароход, который прикрыло море, вздохнув всей открытой грудью. Но всё та же пустая выпуклость. Он зажал ковш коленями. Оголил руку по локоть и полоснул вену. Кровь засочилась медленно. Он испугался, что её уже нет в нём. Но ковш наполнялся. Ждал, не давая себе потерять сознание. И будто сердце кольнуло – пора. Он протянул посудину жене…
Вероника было отпрянула. Глаза их встретились. Она всё поняла... Прижала посудину и умакнула палец. Он дождался, когда она отвлеклась к ребёнку, и, теряя сознание, перевалился через борт…