Помполит, будто поддакивая, послушно кивал головой. Глаза его настороженно наблюдали за работой крановщицы, как бы она не сбилась с ритма, ошарашенная вниманием начальства. Но она управляла краном ещё чётче. Он в её руках стал, как музыкальный инструмент. Так и названивал славу труду своим сигнальным перезвоном. Правда, сама она, ровно прикусила язык, чтобы не сорвалось с него ядрёное слово, без которого в порту и работа не работа. Особенно, когда ты молода и на видной, но недоступной высоте. А внизу, на палубе твоего возраста морячки, только что пришедшие с рейса. От восхищённых взглядов их кипит кровь, и сердце стучит, как набат, призывая любить.
Александр Афанасьевич, молча, переваривал то, что с лёгкостью начётчика гласил его комиссар. Так и хотелось сказать, куда использовал советский моряк эти 15 долларов, которые для него, как манна небесная. Жизнь торговых моряков, как каботажных, так и заграничных рейсов он знал, как свою.
Каждый моряк, хоть раз побывавший за границей, в курсе дела: какой там парк, какой культурный отдых. Надо отовариться и как можно дешевле, а это только у Антонов. Так моряки почему-то прозвали владельцев, торгующих подержанными вещами. Все они бывшие одесситы и почему-то с Дерибасовской. Магазинчики их по всем закоулкам. И чем дальше от порта, тем вещи в них дешевле. Встречают они моряков обычно с вопросом: «Вы не с Дерибасовской?». Моряки обычно отвечают: «Нет, мы с Ленинской», чем очень огорчают бывших одесситов. И они взвинчивают цены. Приходится торговаться до хрипоты. А нет бы, сказать, что с Деребасовкой. Но советские моряки, да еще с Ленинской – непреклонны.
Иногда моряки, уставшие от непривычной беготни, случайно наткнувшись на какой-нибудь кинотеатр, раскошеливаются. Вход – 50 центов. Но сидеть можно, сколько влезет, не то, что у нас. Один фильм посмотрел – и выходи. А тут один фильм, сменяются другим. Между ними короткий перерыв, в котором открывается сцена. На ней разыгрывается что-нибудь. Иногда моряки попадают впросак, становится не по себе, хотя любопытно. Артистки, при свете разноцветных юпитеров, обнажаются догола. Жалко, на мгновение. И все же успеешь сообразить, что заражаешься их заграничной культурой и спохватываешься, а вдруг до помполита дойдёт. Остаётся одна надежда, из них троих нет сексота. А чтобы потратиться на еду, моряку и в голову не придёт. Хватит и того, что на духовный голод потратились, будь он неладен, ибо мы – советские моряки таким заграничным не голодаем.
Александр Афанасьевич не осуждал моряков, тративших скудные доллары по своему усмотрению. Были бы у него возможности, он бы им ещё подкинул.
- Как к вам, как к помполиту, заграничные власти относятся? - спросил Николай Михайлович.
- Да вы что, товарищ первый секретарь крайкома? Я для них никакой не помполит. В судовом списке я записан как первый помощник капитана. Но свои дали мне звание покороче – помпа! - признался он простодушно.
- Что за помпа? Этого ещё не хватало! Впервые слышу, - воскликнул начальник политотдела возмущённо.
- Которая качает. Разве не ясно, - ответил за молодого помполита Александр Афанасьевич.
Начальник политотдела, посмотрев на Николая Михайловича, как бы оправдываясь, сказал:
- Так и работаем.
- Хорошо работаете, - сказал Николай Михайлович. – Моряки, тем самым, не выдают своего помполита, - и усмехнулся. - А он пусть качает. Я так думаю.
Разговор их у трюма вдруг оборвал глухой звук. Крановщица, не дождавшись команды тальмана, рванула
из трюма сетку так, что одна из коробок вывалилась и полетела вниз. Помполит успел ошалело крикнуть в трюм:
- Полундра!
А оттуда донеслось:
- Товарищ помполит, бросая «полундру», не забывай крикнуть: «Берегись!».
Начальство, почувствовав себя лишними, переглянулись. Лишь корреспонденты оживились. Тот, что был с блокнотом, обратился к Николаю Михайловичу: