- Александр Афанасьевич, борщ подать?
Но Александр Афанасьевич так взглянет, что хоть сквозь землю провались. И как ни странно, любитель украинского борща – американец тоже. Оба, как сговорились, хлещут стаканчик за стаканчиком и спорят, не повышая голоса. Да и не спорят, а ровно друзья подначивают один другого:
- Почему Владивосток у вас закрыт?
- А почему вы резину тянете с открытием второго фронта? Но вскоре всё же «ёрш» сделал своё дело. Сидели в обнимку и пели шотландскую застольную Бетховена:
Здорово пьётся! К чертям!
Всё, что не льётся – всё там!
Запьют пивом и опять:
За друга готов я пить воду,
Но жаль от воды меня рвёт!
Разошлись они задолго после закрытия ресторана. Александр Афанасьевич, уходя, сказал Галине Ярославне:
- Галочка, борщ подашь мистеру Твистеру к обеду. И под рюмочку!
- А если раньше проснётся?
- Не проснётся.
- Вы уверены?
- Опыт подсказывает.
- Вы держитесь, будто не пили.
- Трепанг, девочка, трепанг! Был бы я помоложе, узнала бы, на что я был способен после такой закуски.
- Шутите.
- А что делать в моём возрасте?
В темноте ночи дошёл он до «Серой лошади», не встретив праздношатающихся ни на Ленинской улице, ни на улице имени 25 Октября. Но возле белеющей скульптуры «Девушки с веслом» его остановил тоскующей морской патруль.
- Ну вот, а мы говорим: весь город в порту, - сказал офицер, потребовав документы.
- А я на Ленинской? - икнул Александр Афанасьевич, вдруг почувствовав себя пьяным.
- В вашем возрасте, Александр Афанасьевич, - не то упрекнул, не то посочувствовал, а скорее позавидовал офицер, возвращая с сожалением документы. То был сам комендант города, славящийся тем, что не щадил никого из заблудших, не взирая на лица.
На следующий день только к вечеру, и то благодаря горячему борщу, заправленному жирной американской тушёнкой, «ревизор» пришёл в себя и смог осмотреть порт. Тот был, как вылизан.
- Окей! - сказал Чарли. - Надо увеличить поставку через Владивосток и ускорить передачу вам судов типа «Либерти». Так и доложу президенту.
Провожая американца, Александр Афанасьевич подарил ему бутылку «Московской». Дарить не запрещалось под благовидным предлогом. Предлог был. Да ещё какой! И не для них лично, а для долга, которому они служили и который берегли. Скрепом был Ленд-лиз. Они, как друзья, пожали руки. На том и расстались, не думая и не гадая, что скреп это через годы рассосётся. Потомки уже не будут пожимать друг другу руку. А набычась, твердить:
- Какой ленд-лиз? На Тихом, его не было.
После Перл-Харбора Владивосток был закрыт для большого загранплавания. Причем, закрыт так, чтобы сошла на нет военная слава Владивостока. Ведь будь открыт безконвойный Ленд-лиз, где же тогда окажется военная слава? На чём зиждиться в годы огненных рейсов ДМП? На трудовом подвиге торгового порта, да и в целом владивостокцев. А так – только в «Красном Вымпеле», да в одной подводной лодке, героически сражавшейся далеко от Владивостока в действующем Северном флоте… Не вопрошают ли об этом 24 судна, покоящихся в глубинах Тихого океана, да души моряков стоном чаек.
Николай Михайлович хотел было позвонить Микояну и передать ему слова представителя США, но что-то удержало. Да и ожидал, что Микоян сам позвонит. Мало ли какие вопросы возникли во внешторге после этого посещения? Прошло несколько дней. И раздался долгожданный звонок. Николай Михайлович с нетерпением выхвалил трубку из гнезда, надеясь услышать заслуженную похвалу и не только в свой адрес. Настроение вспыхнуло такое, что едва не сказал первым и, подражая Микояну, шутливым тоном: «Ревизора женили на «московской»!». Но почему-то в последний момент, к счастью, удержался. В трубке послышался раздражённый голос Сталина и без обычного обращения: «товарищ Петров».