- Вы что там натворили? Вы подвели правительство! - и в телефоне послышался резкий щелчок в гневе брошенной трубки.
«А где же Микоян? - первое, что пришло в голову Николаю Михайловичу. И это ещё больше добило. Он
потерянно смотрел на трубку московского телефона, которую всё ещё держал в руках. «Нет! Нет! Такого не должно быть. Я подвёл правительство... Как? Чем? Подвёл товарища Сталина?.. Нет! Товарищ Сталин сейчас что-то должен сказать. Объяснить. Я сошлюсь на Микояна. Действовал же по его указанию. Нет, только не это».
А трубка в его руках молчала. Она казалась живым существом, всё слышащим и всё передающим. Он осторожно положил её на место. И страдая, что не может сейчас же объясниться перед Сталиным в ЦК, где угодно, взволнованно стал ходить по кабинету. Никогда он не чувствовал себя так скверно. Ему казалось, что он уже не он, что какая-то чудовищная сила будет теперь довлеть над ним не просто, а убивать его, как личность. И вдруг, будто наткнувшись на что-то, беспомощно, безвольно, испуганно остановился перед портретом Сталина, желая оправдаться хотя бы перед ним. Кровь отхлынула от его лица. Сталин глядел с портрета так, будто знал, что тяжёлая рама его – тайник, опасный для обоих. Николая Михайлович, как в полусне, шагнул к двери, повернул ключ, всегда торчавший там. И, подойдя к портрету, проверил. Письмо было на месте. Достал его. Смял. И приказал себе. «Сжечь! Кому нужна это улика? Да и улика ли она, чтобы, рискуя, хранить. Не бред ли это сумасшедшего? И вообще нужно ли оно для разоблачения одного человека, чтобы свалить всё на него. Вся тайна в одном протрете. Тут не до шуток, Анастас Иванович. Не я один подвёл правительство».
Положил письмо в пепельницу и дрожащей рукой поднёс спичку. Сжёг, а легче не стало… Оставалось ждать. И когда через несколько дней вновь зазвонил телефон, он, уже готовый ко всему, с облегчением снял трубку.
- Что молчишь? - услышал он весёлый голос Микояна. - Досталось нам на орехи. Привыкай, - и продолжал уже серьёзно, но успокоительно - Товарищ Сталин был раздражён нашей самодеятельностью.
- Какой самодеятельностью, Анастас Иванович? - выдавил из себя Николай Михайлович.
- Перестарались мы с тобой. Союзники сразу же и подхватили, заявив, что уменьшат поставку через Атлантику в наши северные порты из-за больших потерь. Вот товарищ Сталин и дал нам втык. Ему пришлось заявить, что Советский Союз несёт ещё большие потери в общей борьбе с фашизмом. И их потери в Атлантике на их совести, а не на нашей. Не оставляйте свои караваны без конвоя. А за увеличения груза во Владивосток – спасибо. Наш флот там справится и порты тоже. Так что живи спокойно, и передай привет владивостокцам. И вот ещё что, надо бы поставить вопрос об использовании китового мяса в пищевом рационе. Американская тушёнка хороша, но надо и о своей подумать.
- Но китобои китовое мясо за борт выбрасывают. Никто его не ест.
- А надо, чтобы ели. И начни с себя. Лично я, как отвечающий перед партией нарком пищевой промышленности, внедряя какую-нибудь колбасу, сам её первый на вкус проверяю. Учись!
Глава двенадцатая. Китовое мясо.
Вопрос об использовании китового мяса Николай Михайлович поставил на заседании крайкома партии. Думал, он будет принят без проволочек. Мясных продуктов в крае не хватало. В рационе в основном были картофель да овощи. Пища малокалорийная. На ней далеко не уедешь. Всезнающий Петр, живущий в бараке, передавал, посмеиваясь, разговоры рабочих:
- Один говорит: «Как мы по 12 часов у станков стоим, поев только картошку, уму непостижимо. После неё только воротнички стоят». А другой вторит: «Верно, говорит. Я ведро съем, а толку? Жена жалуется, что зря на меня картошку изводит». Нашёлся и подкованный, так тот пояснил, мол, сам Маркс сказал, заботясь о пролетариате, что картошка – пища для бедных. Николай Михайлович, вам-то лучше знать, чем какому-то немцу.
И это уже было не шутка для Николая Михайловича. Обеспечить рабочих мясными продуктами в крае, где только начали поднимать колхозное животноводство, стало проблемой. И решить её надо было, во что бы то ни стало. Военное время требовало. Маркс Марксом, но пока обходились картошкой, посадками её и сбором, Николай Михайлович тоже не выпускал из внимания.