- Мы не отшибаем, а вышибаем, - уточнил следователь с вызовом.
- Не сомневаюсь. Но из моей вышибать не надо. Мне скрывать нечего. Так вот, японец сказал: «К счастью, советские краболовы не выполнили полностью своего плана». Смекаешь, что к чему? Наши консервы из краба уже в 1930 году конкурировали на мировом рынке с японской продукцией. Наши доходы росли на внешнем рынке, а у японцев падали. А какой доход у них был, ты знаешь? Только в 1929 году они в год имели, продавая консервы из крабов на мировом рынке, 16 миллионов 776 тысяч золотых рублей в переводе на нашу советскую валюту. А потом наш один краболов за свою путину, выколачивал больше. Японии наш успех – кость в горле. И киты, и рыба, и промысловый зверь, да вся морская живность в наших водах для них лакомый кусочек. А тут мы, как на дрожжах растём, флотилии китобойная и зверобойная. Рыбокомбинаты по всему побережью. И вопрос…
- Вопросы тут задаю я! - снова перебил его следователь.
- Америку открыл. А теперь я тебе задам! За мной не заржавеет. Ты кому бросаешь свои дурацкие обвинения, сидя в этом очкуре? Мне, китобою?! Да один кит, добытый флотилией, что стоит. Мы их добываем десятками в день! А ты ведущих специалистов держишь в застенке, чтобы вышибать признание. А на их место собираетесь поставить придурков, которые разваливают производство. Ты сам-то откуда во Владивосток явился? С Чурекии какой-нибудь? Что-то я тебя на Ленинской не видел. А ты нас, дальневосточников, которые били японских самураев, когда ты ещё под стол шастал, японскими прислужниками выставляешь. Чего добиваешься?.. Кому служишь? Это же дураку ясно. И по чьей указке? Не японцев ли? Вот это и есть мой вопрос тебе. Об этом я и товарищу Микояну письмо написал. -
Врал он напропалую. И наслаждался тем, как менялось наглое лицо следователя, не привыкшего к отпору. А тот в ярости уже подал знак. Подскочивший сзади охранник, ударом ноги выбил из-под Виктора Ивановича табуретку. Но он не попал впросак. Реакция его была мгновенной. Разжавшись, как пружина, он со всего размаха нанёс такую пощёчину мордатому охраннику, что тот отлетел к стенке, зажав нос. Второго он схватил за горло. Развернул и, прижав к столу, гаркнул следователю, как никчемному матросу, посмевшему перечить его приказу на борту «Алеута»:
- Выхватишь револьвер, я его задавлю и разнесу твой кабинет к чёртовой матери. Кончай эту канитель, а то окажешься за бортом!
И услышал.
- Уведите!
- Я сам уйду!
Толчком ноги он перевернул табурет вверх тормашками. Верзилу с вытаращенными глазами оторвал от стола. Приподнял и махом насадил на железные ножки табуретки. Верзила дернулся вверх. Виктор Иванович ладонью, величиной с кочегарскую лопату, пришлёпнул его маленькую голову:
- Сиди, гадёныш! - в выражениях он не стеснялся. Наоборот, внутренне ликовал, что может смачно, по-морскому крыть ими здесь, как в море при жестоком шторме, чтобы показать, что моряку не страшен ни чёрт, ни дьявол. - У тебя корма с шикарным подзором в самый раз для такой подставки. Привыкай. В преисподней тебя ждёт всё, что ты делал на земле с людьми. Сажал их, а теперь сам посиди. А ты, - успел он перехватить на лету другого, который прыгнул к нему, шмыгая окровавленном носом, - веди в камеру. Дёрнешься в сторону, разотру тебя по переборке, как шмакодявку пузатую.
Прикрываясь охранником, всё же не удержался от какого-то мальчишеского азарта, охватившего его, чтобы доконать следователя, который не мог постоять за себя в решительную минуту и сидел с разинутым ртом, убеждая, что цена ему среди настоящих людей – копейка, да и то в базарный день. И хлестанул, как плетью, принижая его, как мужчину:
- Ты жертва не доброкачественного гондона. Понял кто ты? Лопнешь от крови, как клещ. Был бы ты у меня на борту, я бы тебя в канатный ящик запер или пропустил под килем. Откуда вы такие берётесь? В вас ни чести, ни совести, ни сочувствия. Одно – поставить человека ниже себя и насладиться тем, что вы можете издеваться над ним. Кому же вы служите? Вас изводить надо, как мандовошек…
Обида дошла до следователя не сразу. А когда дошла, он в бешенстве закричал на охранника всё ещё ёрзавшего на ножках табуретки:
- Да вставай, мать твою! Что раскорячился, как жаба на кочке. Дуй за ними! - и потянулся к графину со спиртом.
Только стакан спирта держал его на должной высоте да запах человеческой крови.
Сокамерники, не увидев после допроса никакого следствия на лице и на теле Виктора Ивановича, подумали, что он сдался сразу и отвернулись от него. Всё-таки у них была надежда, что нашёлся среди них хоть один, который постоял за себя. Но и её они потеряли.