Сбрасываю вызов и тянусь обратно за горьким кофе. Второй глоток точно так же царапает горло и раздражает вкусовые рецепторы во рту. За закрытыми веками и искривившимся выражением лица я прячу боль, пронзившую ещё одной ядовитой стрелой мое сердце.
Как бы ни было сложно оставлять мужа здесь, но работа вне родного города мне просто жизненно необходима. Незнакомые люди, сжатые сроки съемок, спешка мегаполисов, новые локации, сотрудничество с фотографами, усталость и прочая модельная нагрузка не позволят мне загнать себя в бесконечную мясорубку самоуничтожающих мыслей.
В таких рабочих турах нужно думать о том, как бы успеть поесть да поспать из-за частоты перелетов между городами и странами. Когда как в родной столице слишком много свободного времени в моих сутках, для того чтобы прогрессировать в жалости к самой себе.
Глава 21
Каролина.
— Когда Игнашевич начнет настаивать на продлении работы после утвержденных в контракте часов, — Назар прекращает кромсать рыбный стейк на мелкие кусочки и отрывает взгляд от своей тарелки, — из-за того, что он не успел отснять всю коллекцию, сразу же отказывайся и переводи стрелки на меня.
— Я помню, — отвечаю, не скрывая разочарования.
— И не молчи, когда он опять начнет сальные шуточки рассказывать.
— Как будто это остановит старика. Фотографы никогда не слушают возражений моделей. Он — царь и бог, а я простая «вешалка». И к тому же, если вся его команда будет смеяться над этими шуточками, то мне открывать рот вообще не имеет смысла. — Слова подобно автоматной очереди летят из моих уст. — Он в два счета может перекрыть доступ к работе в Европе. Мои возмущения могут быть озвучены только когда мой менеджер находится в том же помещении, что и я. В противном случае это бессмысленное сотрясение воздуха и трата нервных клеток.
Стрельнув глазами в Горского, я возвращаюсь к молчаливому поеданию своего риса и запеченных овощей.
Совместные ужины с мужем стали диковиной редкостью. Никакие разговоры и планирование не работают теперь с мужем. То Баженова успеет перехватить его после работы, то работа затягивает до позднего часа. Мне достаются ограниченные временные крохи.
Возможно, я бы смирилась с одинокими приемами пищи, если бы в редкие минуты единения Назар не вел себя как суровый начальник. Зачем тратить драгоценные минуты вдвоем на обсуждение работы? Зачем вспоминать о старике фотографе, когда знаешь, что все равно будет как он хочет? С такими людьми как Игнашевич не спорят, с ними играют только по их правилам. Особенно хрупкие, слабые девушки.
Зря я радовалась раннему возвращению Горского домой. На часах еще нет восьми, а мне уже тошно. Сюрприз, который так согрел мне душу, вдруг стал тяготить похлеще самой строгой диеты.
Кажется, что я зря завизжала от радости, когда Горский сообщил, что никуда не собирается исчезать из дома до моего отлета в Прагу. Воодушевление от возможности провести этот вечер вдвоем катится в пропасть.
Куда подевалась та страсть, которая зажглась в наших глазах совсем недавно? Где тот звериный напор, с которым мой мужчина жадно зацеловывал меня у входных дверей?
Вспоминаю, что мы творили пол часа назад в коридоре и непроизвольно свожу ноги вместе. Тугой узел скручивается внизу живота, когда припоминаю, как сильные руки мужа сжимали мои ягодицы, как я скользила пальцами под воротник его рубашки.
Мы были подобны голодным и диким зверям, которые жаждут любви и ласки. Мы трогали, пили друг друга, дышали одним воздухом. Если бы не громкий вскрик Марии, которая так не вовремя решила вынести мусор на улицу, супруг овладел бы мной прямо в коридоре.
Я воодушевилась этим моментом. Отбросила глупые мысли о том, что любимый мужчина больше не нуждается во мне, не любит меня, не хочет. Вновь уверовала, что Назар, как и раньше, скучает по нашей маленькой семье, по нашему дуэту.
Чувствую себя наивной дурехой, потому что хлопала в ладоши и просила Марию поскорее накрыть на стол. Строгий, деловой тон, который Гор использует сейчас в разговоре со мной, опускает с небес на землю. Чувствую себя подчиненной, который босс накидывает план работы на неделю, но никак не любимой женой.
Аппетит в очередной раз дает сбой. С трудом толкаю в себя еще пару ложек риса.
— Извини, что и в этот раз мне не удается полететь с тобой в Чехию, — тяжко вздохнув, поникшим голосом говорит муж.
Дурной смешок вырывается из легких.
— Гор, хватит, — звеню столовыми приборами по фарфоровой тарелке, окончательно прощаясь с идеей нормально поужинать. — Хватит бесконечно извиняться. От этого ни черта не легче.
— Я хотел поехать с тобой, но…, — Назар словно намеренно глотает конец предложения.
То ли не хочет ранить, то ли боится сказать горькую правду вслух. Поэтому я вместо него продолжаю начатую мысль:
— Ты не можешь полететь со мной, потому что у тебя сын. Я помню. — Вытираю губы салфеткой и резко встаю из-за стола. Стул с грохотом валится на пол, заставляя вздрогнуть даже декоративные вазочки на полках. — Я наелась. Приятного аппетита. Завтра ранний вылет, поэтому я пойду и еще раз перепроверю свои документы.
Поджив губы, стремлюсь как можно быстрее покинуть комнату.
— Каро, — муж ловит меня за запястье, когда до заветной двери остается всего два шага. — Не уходи. Побудь со мной немного. Мы так редко бываем вдвоем последнее время. Я скучаю.
— Моя ли вина в этом? — обиженно шепчу я, одергивая руку. — Пусти.
— Веснушка, — горячие пальцы Назара касаются моей поясницы. Его подбородок касается моего плеча, а нос скользит по шее. — Не уходи.
— Мне надо проверить билеты и паспорт, — вместо шепота выходит какой-то израненный, злой всхлип.
Муж чувствует, как мое тело сотрясает от боли и слез. Он пытается прижать к себе, хочет обнять. Поддаюсь на его немые уговоры. Льну спиной к его горячему телу, жажду спрятаться от душевной бури в его сильных руках. Но зазвеневший в его кармане мобильный телефон разрушает все.
Замирает и он, и я.
— Ответь, — вырываясь из рук мужа, шиплю я. — Это наверняка она. Не может застегнуть мальчику подгузник или не может уговорить собственного сына съесть ложку каши.
Без оглядки бегу на второй этаж в ванную комнату. Лезу в душ, настраивая воду на максимально терпимую высокую температуру. Выдавливаю на себя невообразимое количество геля и тру мочалкой кожу до красных пятен.
Злюсь на себя, на него, на все, что творится. Здравый смысл подсказывает, что пора бежать из этого брака куда глаза глядят, но его быстро давит авторитетом та строптивая девчонка, которая пять лет назад втрескалась в мужа с первого взгляда и продолжает любить его до сих пор.
Я не могу без него, не справлюсь. Я зависима от его заботы, от его опеки, от его сильного плеча, его любви. Я же как олененок, рожденный в зоопарке, или как тигр, выращенный в неволе, не выживу без наставника в дикой природе страшного мегаполиса.
Дергаю расческой мокрые волосы, вскрикиваю от боли. Я знаю, что нельзя этого делать. Знаю и все равно продолжаю упорно чесать макушку. Лишь бы чем-то занять руки, отвлечь голову. Капли слез замерли в уголках глаз.
Справившись с волосами, я возвращаюсь в спальню. Хочу заползти под одеяло и как можно скорее уснуть. Только так боль от любви ненадолго затихает.
Ложусь на свою половину кровати и прижимаю колени к животу. Закрываю глаза и начинаю считать до ста. Когда мне было пять и я боялась подкроватного монстра, именно таким путем маме удавалось меня успокоить.
— Один, два, три, четыре, пять, — шевелю беззвучно губами.
Из-за отсутствия двери не слышу, когда Назар входит в комнату. Считаю без остановки.
Сорок один, сорок два, сорок три…
Шуршание накрахмаленной рубашки сбивает со счета.
Начинаю путаться. Сорок один, сорок три, тридцать три…
Когда муж тянет одеяло на себя, я и вовсе забываю о числах. Перестаю дышать и сильнее сжимаю закрытые веки.