Из-за открытой наглости, которую впервые позволила себе Аннет, во мне просыпается древняя амазонка-воительница. Я жажду прямо сейчас сорваться с места и поехать к этой женщине. Хочу голыми руками повыдирать её белокурые, тонкие волосы, хочу поставить соперницу на место.
— Я так и знала, что она к тебе до сих пор неровно дышит. Знала! — вскакиваю с дивана и машу руками. Подхожу вплотную к спокойно сидящему мужу и давлю пальцем ему в грудь. — С Аннет надо быть очень осторожными, Назар. Не вздумай даже крошку в её доме съесть. Пить тоже нельзя.
— Как скажешь, пыхтунья, — хохотнув, соглашается Гор.
Его ладони скользят по гладкой материи спортивных лосин, намереваются добраться до моей подтянутой пятой точки. Мой воинственный настрой и всклокоченные волосы, кажется, наводят мужа на совершенно другие мысли.
Недовольно мычу из-за того, что он не воспринимает мои слова всерьез и пытается меня возбудить.
Улыбка мужа становится шире, а взгляд ускользает от моих налитых губ к острой ключице, перескакивает к глубокому вырезу свободной майки.
Двумя пальцами поддеваю мужской подбородок и требую смотреть не на мои формы, а прямо в глаза.
— Я серьезно, Гор. Аннет очень коварная и хитрая. Если она вбила себе в голову, что хочет тебя, то пойдет до конца.
— Мне все равно, чего хочет и о чём думает эта женщина. Я не вещь, чтобы просто взять и присвоить.
— Ты ей тоже так сказал?
— Сомневаешься? — Назар поднимает уголок губ, обнажая игривую ямочку на щеке.
Его руки замирают под моими ягодицами, но обхват пальцев не слабеет.
— В тебе нет, — утвердительно чеканю я, с шумом втягивая воздух через нос. — Но я ей не доверяю. Ни капли.
Горский тянет меня на себя. Приходится расставить ноги пошире, чтобы забраться к нему на колени и сесть. Его голова напротив моей вздымающейся груди, но муж отныне смотрит только в глаза.
— Меня волнует только судьба Мира, — серьезным тоном проговаривает Гор. — Больше ничего. Аннет вообще не следит за мальчиком.
«Это его сын. Его сын» — повторяю, как мантру. Как бы ни раздирало имя мальчика мою душу, как бы ни кровоточили собственные раны, а я не вправе упрекать мужа за отцовские инстинкты.
Сложись обратная ситуация и у меня был бы ребенок от другого мужчины, то я не хотела бы слышать в свой адрес ни упреки, ни обвинения.
Назар не виноват в том, что мой организм сломан. Я знаю, он отдал бы все на свете, чтобы у нас был общий ребенок. Отдал бы без раздумий и сомнений.
Обнимаю широкие плечи мужа, прижимаю его голову к груди. Закрываю глаза и глотаю вернувшиеся к горлу слезы.
— В европейской клинике у Мира, — с трудом удается произнести имя этого мальчика, — будет полный уход. За ним будут следить каждую минуту. — Назар обнимает меня за талию и шумно выдыхает мне в декольте. Чувствую, как напряженные мышцы его спины постепенно расслабляются и становятся мягче. Мужу, несмотря на статус и непростой характер, тоже нужна чья-то поддержка. Хотя бы изредка. — Особенно после операции, все будут кружить вокруг него как пчёлки. Все будет хорошо, Гор. Осталось всего ничего до нашего вылета.
— Твои слова да Богу в уши, — бормочет муж, уткнувшись носом между двух округлых половин груди. Горячее дыхание щекочет кожу.
— Неожиданный поворот. — С трудом сдерживаю смех, рвущийся из диафрагмы. Отстраняю мужа от своего тела. Смотрю в его зеленые глаза. — С каких пор ты надеешься на чьи-то силы, помимо своих?
Вместо ответа Назар опять опускает голову мне на грудь, сильнее вдавливает свои пальцы мне в поясницу. Тяжесть его дыхания передается и мне. Мы никогда не разговаривали о его ребенке таким образом. Никогда не делились мыслями без криков и ругани.
— Расскажи о нем. Какой он? — Говорю настолько тихо, что сама себя едва слышу.
— Вряд ли тебе это нужно, — так же тихо отвечает Гор.
— Мальчик теперь часть твоей жизни, Назар. — Смотрю на нашу хай-тек люстру, привинченную к потолку, и не даю соленым каплям ни единого шанса вырваться на поверхность. — Как бы ни было сложно, но мне придется с этим жить. Однажды ты научился жить с моими диагнозами. Мой черед.
Назар гладит меня по спине, по волосам. Целует руки, ладони. Отстраняется, прижимаясь спиной к дивану.
— Нечего в общем-то рассказывать. Я не знаю, как себя вести с Миром. Купить очередную кучу игрушек в детском отделе, на которые ткнет консультант, — максимум моей фантазии. Мы незнакомцы по сути. Понятия не имею, что ребенок любить есть, а что категорически не приемлет. Что ему интересно, а что не влечет совсем. Спрашивать пока бесполезно. Он едва выговаривает «дай», «на», «ам-мам».
— Боишься его? — переплетаю наши пальцы, чтобы перенять дрожь мужа на себя.
— До чертиков. Понятия не имею как к нему подступиться, особенно с учетом опухоли в его животе. Иногда, кажется, что стоит дотронуться и сделаю ему больно.
Глажу щеку Назара, трогаю волосы. Под кожей пожар горит. Гусиные лапки в уголках мужских глаз становятся глубже. Собравшиеся вместе межбровные морщины накидывают на лицо Горского пару лишних лет.
Я не знаю, что конкретно чувствую. Боль? Злость? Тоска? Или это зависть, приправленная ненавистью к женщине, которая смогла сделать невозможное возможным?
— Ты же знаешь, я никогда не видел себя прям таким отцом-отцом. Поэтому и сказал тебе два года назад, что меня не волнует твой диагноз. Мне было откровенно плевать можешь ты иметь детей или нет. Дети никогда не были смыслом жизни для меня. Вдвоем тоже отлично. Казалось, что потери никакой нет. А теперь думаю, что может это были отголоски моего детства, где я с лихвой нанянчился с Илюхой, пока мать с отцом на заводе в две смены работали? Хрен его знает. Народительствовал по самое «не хочу». Я ж и есть брату готовил, и уроки помогал делать, и курсовые писал, когда он на первый курс на бюджет с трудом попал. Да что далеко ходить. Я до сих пор ему помогаю, хотя он уже кабан вон какой.
— Может и правда стоит ослабить опеку? Илье давно не шестнадцать.
Кручу пуговицу на рубашке мужа. Тереблю белоснежный воротник, то отворачивая его вверх, то возвращая в правильное положение. Назар накручивает на палец прядь моих волос.
— После смерти отца, я единственный кто может позаботиться о нем.
Снова касаюсь гладко выбритой щеки мужа. Он трётся словно кот об мою ладонь.
— Дать брату свободу — не означает вычеркнуть себя из его жизни. Поверь, он справится.
— Думаешь я не пытался? — резко выпрямив спину, возражает Горский. — Как только даешь ему немного свободы, он тут же куда-то влезает. То в отделение полиции загремит, то в чьи-то разборки влезет.
Улыбаюсь, глядя на раздувшиеся ноздри Назара. Зарываюсь пальцами в его волосы, массажирую кожу.
— Это его проблемы. Не твои. Голова на плечах у него есть.
— Пустая голова, — бормочет Назар, прибалдев от моего массажа головы.
Перемещаю пальцы на затылок, двигаюсь снизу вверх по линии роста волос.
— Ты чересчур категоричен. Я уверенна, если дашь шанс брату, он тебя еще сможет удивить. В позитивном ключе.
— Я бы не был так уверен.
— Дай ему шанс. Тем более сейчас, когда у тебя есть заботы поважнее.
— Не старайся, Каролина, — громкий голос Ильи заполняет всю гостиную, — напрасная трата времени. Твой муж никогда не начнет мне доверять. Младший значит непутевый — канон, от которого он не откажется ни при каких обстоятельствах.
Горский-младший широким шагом обходит большой диван, на котором мы с Назаром сидим уже который час.
— Это неправда, — поспешно парирую я.
— Правда-правда. Но ты не переживай, невестка, я давно смирился со статусом брата-неудачника. — Илья садится на дальний подлокотник дивана. — Только мне всегда было непонятно: если я такой лузер, то почему брат именно меня просит сделать самую конфиденциальную работу?
Сползаю с колен мужа, сажусь рядом, выпрямляю спину. Глаза фокусируются на документах в руках Ильи.