Киваю, соглашаясь со словами Ларисы Александровны. Расстроенно выдыхаю.
Еще вчера я раздумывала над тем, чтобы получить все подтверждающие мою беременность справки, и лететь прямым рейсом к мужу. Плевать я хотела на его нежелание встречаться лично. Пусть знает, что, посвящая свою жизнь Мирославу, он бросает не только меня, но и нашего будущего малыша. Пусть знает, на что обрекает нас всех.
Нельзя в одиночку решать судьбу всех. Нельзя.
Два года назад я сама наступила на эти грабли. Столкнувшись с непреодолимыми трудностями, вместо честного и открытого разговора с мужем, я решила, что развод — это лучшее решение всех моих проблем.
Как прозаично.
Теперь от того же поступка, я хочу спасти супруга.
— Каролина, все хорошо? Опять живот тянет? Говори сразу, даже не думай терпеть.
— Нет, нет. Ничего такого. Просто задумалась о будущем.
— Я понимаю, что мало кто хочет бросать любимую работу, ради еще не родившегося ребенка. Но не забывай, что карьерную лестницу можно построить и через пару лет, а с беременностью… Сама понимаешь, такой фокус не провернуть. Ты еще такая молодая. Вернешь фигуру после родов и как побежишь подиумы покорять, — воодушевлённо расписывает гинеколог, стараясь меня взбодрить.
Ироничная полуулыбка растягивается на моем лице. Лариса Александровна явно не в курсе краткосрочности модельной профессии.
В современном мире пик карьеры модели, работающей с Высокой модой, приходится на двадцать три — двадцать пять лет. Дальше идет резкий спад востребованности и узнаваемости.
Дизайнеры все чаще выбирают юношей и девушек не только потому, что их тела и лица выглядят свежее и подтянутее, но и из-за того, что у молодежи меньше требований для работы. Они также зачастую не обременены семьей, не имеют детей, и готовы по первому зову срываться среди ночи и лететь на другой конец земного шара ради того, чтобы надеть одежду известного бренда и пройтись по подиуму под вспышки фотокамер.
Редко кому удается остаться на подиуме после тридцати. Это высочайшая каста. Уникумы, которых единицы. Чаще всего моделям после двадцати пяти, приходится идти в кино, на телевидение, либо же, кто более авантюрный, открывает собственный бизнес.
Мне почти двадцать четыре года. Если добавить к моему возрасту беременность и декретный отпуск, то становится ясно, что с успешной карьерой в мире высокой моды мне пора прощаться.
Остаются конечно съемки для журналов и реклама. Но опять… Без поддержания на слуху собственного имени все эти потуги — бесполезное сотрясение воздуха.
После клиники гуляю по парку, дышу свежим морозным воздухом. Смотрю на мамочек, катающих коляски по заснеженным аллеям. Представляю себя на их месте.
Улыбаюсь до того момента, пока к одной из мамочек не присоединяется счастливый папа. Молодые родители крепко обнимаются, нежно целуют друг друга, а затем вместе катят четырехколесный детский транспорт по дорожке.
Будет ли у меня так же? Сможет ли Назар уделять и нам с малышом внимание? Или он все так же будет пропадать все время возле Мирослава?
Тревога от собственных мыслей бежит холодным ознобом по телу. Трясу головой.
Врач запретила мне нервничать. А я сама себя опять накручиваю.
Достаю из кармана телефон. Удаляю Назара из черного списка. Жму кнопку вызова. Синхронизирую дыхание с длинными гудками. Шагаю в сторону большого торгового центра, чтобы пообедать в одном из здешних заведений.
Назар не отвечает.
Досада растекается горьким медом по ребрам. Сглатываю горечь, входя в ресторан. Администратор помогает мне снять пальто, официант провожает к свободному столику. Заказываю запечённую индейку с овощами и черный чай.
Пока несут мой заказ, я захожу в рабочую почту и пишу официальное обращение к своему менеджеру. Прошу его оповестить итальянского модельера о том, что я не буду принимать участия в Нью-Йоркской неделе моды.
«… по личным обстоятельствам».
Медлю, прежде чем поставить точку. После этого письма вряд ли кто-то еще осмелится на работу со мной.
Столько проб, столько ошибок, столько провалов. На мечте о международной известности можно ставить жирный крест.
Медленно выдыхаю. Считаю до трех и, не глядя, жму кнопку «отправить».
Глава 41
Каролина.
Резкий отказ от мечты, которой я грезила всю сознательную жизнь, не приносит мгновенной радости или облегчения. Меня охватывает паника, смятение, ужас. Ощущаю себя маленьким котенком, который по глупости выскочил на улицу и тут же потерялся.
Правда, в отличие от усатого представителя рода кошачьих я прекрасно знаю дорогу к дому, но возвращаться туда все равно не спешу. Там стало трудно пребывать долгое время.
Каждый уголок, каждая мелочь напоминает о муже, о нашей жизни. Будь то пустая хрустальная ваза, о которой мы вспоминали, только когда в доме появлялось несчетное количество цветочных букетов, или книга о жизни древних римлян, презентованную Назару одним из бизнес-партнёров и которую никто никогда не открывал, — все так или иначе приводит к воспоминаниям.
К примеру, вот там на втором этаже у дверей ванной комнаты мы с Назаром срывали друг с друга одежды, поддавшись страсти после долгого перелета. Вот тут в позапрошлом январе у центрального окна гостиной, мы спорили с ним о надобности бассейна во дворе. В этом кресле он любил работать, а тут у камина я предпочитал заниматься йогой.
Здесь мы ругались и расходились по разным углам, встречали гостей, праздновали важные праздники, устраивали друг другу свидания. Этот дом свидетель моих падений в борьбе за идеальную фигуру, невольный слушатель наших с мужем легких перепалок и ожесточенных сор. То, что слышали эти стены, не слышал больше никто на свете. Они как священник в исповедальне, хотя не имеют ушей и не способны вести диалог.
Каждый миллиметр дома пропитан Горским. Каждый лоскуток ткани пропитан ассоциациями с мужем. Даже стиральный порошок с ароматом хлопка нагоняет чертовы воспоминания о том, как каждое утро Горский надевает на голое тело идеально выглаженные, белые рубашки.
Именно из-за этих воспоминаний я второй день подряд провожу как можно больше времени быть вне дома. Езжу по риэлтерским конторам, ищу квартиру. Но тщетно. Везде нахожу изъяны: то район не тот, то цвет стен сводит с ума, то этаж низкий, то места мало/много.
Назар перестал настаивать на подписании бумаг о разводе. Наши телефонные разговоры перестали быть супружескими, сплошные баталии менеджера и его подопечной. Бросаем трубки, не придя к общему знаменателю. Настаиваю на своем решении не участвовать в показе миланского дизайнера в Нью-Йорке, не раскрывая причины.
Каждый раз, намереваясь сказать Горскому о своей беременности, я стопорюсь о большое расстояние, разделяющее сейчас нас. Боюсь услышать в трубке вместо радости тяжкий вздох мужа.
Кажется, что мое признание будет неуместным и создаст новый клубок проблем вместо радости и восторгов, которых мне хочется получить от Назара после признания. Вдруг Горский не прилетит ко мне первым же рейсом? Вдруг опять выберет Мирослава? А если до его прилета у меня случится выкидыш?
Снова размышления о жизни, с молниеносной скоростью выстраивающиеся в гигантские и логические блок-схемы в моей голове, рассеивают фокус внимания. Не сразу вспоминаю, где нахожусь и что конкретно выбираю, глядя на однотипные фотографии сдаваемых в аренду апартаментов.
Сбегаю от настойчивых риэлторов в ближайший магазин с товарами для новорожденных. Здесь невероятно тихо и спокойно. Ненавязчивые мелодии колыбельных ласкают слух, отгоняя тревожность бытия. Блуждаю среди полок с розовыми платьицами и голубыми штанишками, не решаясь притронуться к ним.
Еще слишком рано. Это чересчур поспешно. Слишком много рисков и угроз. Нельзя что-либо так рано покупать. Мой организм может не справиться… Уж очень шатко все с моей беременностью.