Во всех этих случаях речь идет, совершенно ясно, о выдаче военных тайн враждебному государству, совершенной в полном сознании ее формальной противозаконности как измены родине — не просто ради игры военной контрразведки и дезинформации противника, как некоторые хотели бы скрасить эти действия; потому что какую пользу уже могла принести такая игра?»
В другом месте Герхард Риттер от имени сопротивления весьма однозначно дистанцируется от измены родине Остера:
«То, что Остер хотел не навредить, а принести пользу своей Германии, не подлежит обсуждению. Однако, не навредил ли он сознательно немецкому Вермахту, подставив его под значительно больший риск? Разве его следующий долг, долг по отношению к собственным соотечественникам, собственным товарищам, не должен был быть приоритетнее долга перед чужими народами? То, что этот долг нельзя было нарушать, ни при каких обстоятельствах, было в действительности единодушным убеждением большинства участников сопротивления кроме коммунистических групп. Как раз поэтому они никогда также не хотели ничего и слышать о военном саботаже и отдавали все свои силы для успеха Вермахта — хотя они и знали, что каждая победа на полях сражений и в воздухе означала новое укрепление авторитета и власти тирана. Поступок Остера встретил у многих из них, когда они услышали об этом, самое резкое осуждение».
В какой мере адмирал Вильгельм Канарис, шеф Абвера и непосредственный начальник Остера, заранее знал о выдаче тем военных тайн голландскому полковнику Сасу и одобрял этот поступок, так и не было выяснено позже в ходе судебного расследования против Канариса, так как власти тогда еще ничего не знали об измене Остера.
Также Kарл Хайнц Абсхаген, биограф Канариса, не высказывается об этом однозначно, когда пишет:
«Между тем едва ли кто-то из них мог не заметить, что Канарис враждебно относился к нацистскому режиму. Подчас на совещаниях, да и в частных разговорах, он довольно свободно высказывал свое мнение на этот счет, не стесняясь в выражениях. Большинство также знало о деятельности Остера, которая по законам Третьего рейха подпадала под понятие государственной измены. И тем не менее заговорщики были уверены, что опасаться доносчиков из этого круга сотрудников им нечего, и в своей уверенности они ни разу не обманулись. Значение этого может по праву оценить только тот, кто сам пережил полицейское государство Третьего рейха».
В другом месте K. Х. Абсхаген пытается защитить адмирала Канариса, образ которого в истории шаток, от упреков в измене родине, и пишет:
«Необходимо несколько более подробно рассмотреть указанные здесь случаи вероятных или доказанных предупреждений военных противников, так как они важны для понимания характера и методов Канариса. Во-первых, они подтверждают то, что сам Канарис никогда не принимал личного участия в передаче военных секретов противнику. Если в кругу близких ему сотрудников когда-нибудь говорили о таких возможностях, что-то вроде: „Нужно было бы дать совет другой стороне“, — то он энергично отмахивался со словами: „Это была бы государственная измена“».
Можно заметить, что среди представителей немецкого сопротивления было очень надежное чутье морального различия между изменой родине и государственной изменой. Чутье, которое явно исчезает у тех, кто занимается изучением нашего прошлого.
Как бесстыдно людей из немецкого сопротивления гнали вперед к их гибели с помощью средств психологической войны союзников, использующих мошеннические и лживые сообщения, подтверждает, кстати, с непревзойденным цинизмом Денис Сефтон Делмер в его книге «Немцы и я»:
«Когда я в сентябре 1944 года беседовал с Отто Йоном, единственным оставшимся в живых участником заговора генералов, которому удалось ускользнуть за границу, я узнал от него, что заговорщики действительно слушали наши передачи и понимали их точно в ожидаемом мною смысле. Мне жаль, что генералы лишились жизни на крюках мясника Гитлера. Но я не мог бы утверждать, что я испытывал какие-либо чувства раскаяния из-за того, что я разбудил в них ошибочные надежды. Так как эти мужчины и подобные им были первыми покровителями и сторонниками гитлеровского движения. Они извлекали для себя пользу от его Третьего Рейха. И они поднялись против него только тогда, когда выяснилось, что захватническая война обречена на неудачу».