Глава 50
— Красиво сказал… — медленно произнесла я и все же пригубила вино. — Долго репетировал?
Альберт вскинул бровь и поджал губы.
— Нет… — признался он. — Считай, это удачная импровизация.
Я кивнула, принимая к сведению. И встала с кресла. Альберт перехватил меня за руку.
— Лер, я не знаю какие слова прощения подобрать, чтобы объяснить тебе, что боли для тебя я не хотел. Я не хотел, чтобы ты просто встала и ушла. Но я и не предавал тебя. Я с каждым годом только сильнее принадлежал тебе. Я понимал, что шаг будет рискованный. Но я до последнего верил в то, что для тебя я делал лучше.
— Ты ошибся, родной… — тихо сказала я, задавливая внутри себя слезы.
— Я не ошибся. И ты изменилась. Но принять этого не хочешь… — сказал он хрипло и пальцы погладили мне запястье.
— Я тебя после такого принять не могу… — слова вылетели сами по себе и я выдохнула. Отвела взгляд от мужа, чтобы не бередить еще сильнее душу.
— Лер, ты мое. Ты точно стопроцентно мое. Мне никто другой не нужен. Я просто идиот, что не прекратил все это сразу…
Голос Альберта дрожал. Его слова были искренними и цепляли как крючки мою душу. Они дарили мне то состояние забытого счастья, от которого только визжать возможно. И муж притянул мою руку к своим губам. Теплым, сухим. Погладил кожу.
Последние прикосновения они как последнее причастие. Как музыка написанная кровью взятой из разбитого сердца.
— Я любила тебя сильнее жизни… — выдохнула я обречено. — Но ты просто захотел другого. Прости…
Моя ладонь выскользнула из руки мужа, и я толкнула балконную дверь. Прошла в спальню к Максу и легла на постель. Лёжа давилась рыданиями, потому что когда стала матерью, я остро поняла, что много нельзя делать рядом с ребенком. Например плакать, потому что он беспомощности и любви заплачет вместе со мной.
И поэтому я задыхалась рыданиями, но ничего не могла поделать с собой.
Грудь ходила вверх вниз, и я облизывала искусанные губы.
Мы попрощались в аэропорту.
Ни сказав друг другу ни слова. Просто Альберт поцеловал Макса и мы разошлись.
Как знакомые незнакомцы.
Как люди, которые прожили вместе так много, но им все равно не хватило этого времени узнать друг друга.
И тогда впервые Макс спросил меня:
— Мам, это из-за меня папа уехал?
Плакать при детях нельзя…
Ни в коем случае нельзя плакать при детях, но я заплакала и, вытирая слезы сына со щек, наплевав на свои, стекающие по подбородку, старалась объяснить:
— Ты самое чудесное, что есть в нашей с папой жизни… Максим, ты наша жизнь. И никто из нас никогда бы не уехал из-за тебя, потому что мы тебя сильнее всего на свете любим.
И сын прикусывал губы, краснел, стараясь не плакать в голос, но у него все равно не вышло.
И ночью было слишком много слез на нас с ним двоих.
— Он не любит меня? Мам, он не любит меня, я ему не нужен, мам?
Меня сворачивало как будто бы судорогой, но снаружи я продолжала обнимать своего вымоленного сына, свое самое главное сокровище.
— Мам, он меня не любит… Он не ушел бы, если бы любил… — повторял сын и вся кофта была мокрой от его слез.
— Папа тебя любит сильнее всего на свете. Он так долго ждал встречи с тобой, что просто не может быть иначе. Папа тебя очень любит…
Я не врала, потому что скупой любовью Альберт любил сына, он давал ему тот максимум, который мог дать. И я не простила бы себе, если бы Макс вдруг стал думать иначе, поэтому повторяла, рассказывала про Альберта с каждым словом сильнее погружаясь в боль.
Нет ничего хуже прошедшего времени.
Но оно проходило слишком быстро.
И в июле Макс впервые сказал мне, что хотел бы остаться у папы с ночевкой. Мы собирались так долго, что под вечер, перед приездом Альберта, Макс уже был как вареная капуста, потому что хотел только спать.