Пусть дурак, но не в этом.
Мы любим людей за то, как они к нам относятся, и за наши рядом с ними ощущения. Приятно — люблю. Не приятно — иди к чёрту.
В принципе, я и послал. За то, что она была в чём-то со мной не согласна. И за то, что я не ощущал, что мы пара.
Я уже говорил, мы были законными супругами, жили вместе, делили обязанности и быт. Но по факту, вместе не были. Каждый жил своей жизнью и тянул на своём горбу другого. Разве это брак?
Что-то мне подсказывало, что в современном мире люди женятся для другого. Чтобы быть счастливыми.
Ко мне подошла Лена и аккуратно поцеловала меня в висок.
«Не целуй!», — отозвалось внутри, я даже неожиданно для себя сжался, но Лена это приняла за пробуждение.
— Вставай, завтрак остынет. Ты говорил, что сегодня тебя надо пораньше разбудить.
Да, ведь у меня горел дедлайн. О котором я вообще забыл! И в который я мог погрузиться с головой, сбежав от Лены и себя.
Я тут же поднялся. Снова избегая зрительного контакта поспешил в ванну, благо Лена и сама спешила, а потом закинув бутерброд и взяв кофе с собой, сел за компьютер.
— Посуду помой, пожалуйста, — попросила Лена, — Не чтоб, как всегда. Я уже к врачу опаздываю.
— К врачу? — удивился я. Не хватало, чтоб Лена ещё и оказалась беременна.
Почему я подумал именно об этом? Не знаю. Наверно, сработала ассоциация. Секс — беременность.
— Я же тебе говорила. — с усталостью и раздражением ответила Лена. — Ты вообще меня когда-то слышишь?
— Я работаю. Не услышал. — со смешанным чувством раздражения в ответ и всетотальной вины ответил я.
— Я сказала, — начала объяснять, словно вдалбливать Лена, ну, как женщины это любят делать: — что на УЗИ врачу не понравилось новообразование. Она сказала, что надо провериться. Направила меня в МОНИКи.
— А что ей могло не понравиться?
— Не знаю. — ушла от ответа Лена. Но на её лице читалась тревога.
Уточнять я не стал, хотя, догадывался о её мыслях. Но я не хотел её задерживать, и вместе с тем заставлять её и себя тревожиться больше. Подумал, всё прояснится, надо только подождать, и нечего нервы понапрасну тратить.
В тот же день мы ничего не узнали. Лену направили на повторные обследования, уже в центре.
Я съездил с ней только на одно, когда мой страх находиться рядом с ней сменился желанием загладить свою вину и всё исправить. Я понимал, что дальше так продолжаться не может.
Меня сжирало чувство вины. Которому, однако, не мешал и гнев. На всех и вся, словно я возвращался в то же состояние, что до измены, хотя, по факту, оно было иным. Наравне с ненавистью к миру, его системе и людям, эту систему поддерживающим, я злился на себя за своё бессилие. За то, что из всех возможных на свете вариантов, как, например, быть более нежным к жене, и немного отдохнуть, привести мысли в порядок, я выбрал именно измену.
Злился я и на Ленку, периодически обвиняя её в моей ошибке.
Порой мне казалось, что сам я не справлюсь со всеми этими невероятными по своему объёму и тяжести переживаниями. Для меня они были неподъёмными. Ещё хуже, чем были до. И я опять, как всегда, старался от них убежать. Только такой выход я знал.
Поэтому я верил, хватаясь за спасительную для меня мысль, что меня довела Ленка и обстоятельства. А сам я плохим человеком быть не могу.
А плохим я себя чувствовал. И усугубилось всё именно из-за чёртого подозрения у Ленки на рак. Я что, вообще скотина? Изменить жене прямо перед её возможной смертью.
Страшно вспомнить, но бывали и редкие мгновения, когда я желал, чтобы она умерла. Тогда мне бы уже не было так стыдно…
Подумать только, к каким мыслям может привести человека отчаяние, вина и стыд. А, ведь, мысли управляют нашими поступками. Если с ними соглашаться. Может, поэтому, уныние, гнев, похоть считаются грехом? Чтобы не чувства нас контролировали, а мы их?
Но главное, теперь я понимал Раскольникова. Воистину, «Преступление и наказание». Если бы все эти переживания были внутри не такими свежими, может, я бы и перечитал. Вообще, зачем настолько сложные для восприятия детским умом произведения задают в школьной программе? Я и половины не мог понять до двадцати пяти, ещё половину, пока не столкнулся с тем же самым в своей жизни, а сколько ещё мне предстояло бы узнать, перечитай я эту книгу в тридцать, в сорок, пятьдесят…
Всё же, умные книги способен понять только умный человек, до них созревший, научившийся понимать. А иначе и Достоевский покажется скучным, и будешь ненавидеть литературу за то, что тебя заставляют читать ненужные скучные талмуды, в которых все только и делают, что страдают и помирают.