Жар заливал моё тело, сердце глухо стучало в ушах.
Что-то происходило. Происходило со мной!
Я будто теряла волю к сопротивлению.
Одна только мысль об этом заставила меня вздрогнуть всем телом.
Я сжала губы и вновь забилась в его хватке.
Уваров будто очнулся, отстранился. И я вновь смогла задышать.
— Ты это заслужила, — выдохнул он. — За всё, что наговорила.
Он тяжело переводил дыхание, будто этот внезапный поцелуй не одну меня сбил с толку.
— Это… это уже за рамками… — лепетала я, сгорая от странного жара, омывавшего моё тело. Губы до сих пор ощущали его прикосновение.
— За рамками чего? — к Уварову возвращалась его привычная язвительность. — Мы женаты, если ты ещё не забыла.
— И это значит, меня можно насиловать?!
Мои слова возымели эффект похлеще настоящей пощёчины. Его пальцы так и впились в меня:
— Насиловать? — прошипел он, чёрные глаза опасно прищурились. — Ты хоть понимаешь значение этого слова? Насилием здесь занимаешься ты! Насилуешь мне мозги с тех самых пор, как сюда въехала!
— Так высели меня отсюда! Я тебе уже предлагала!
— И решила, раз я с первого раза не понял, подтолкнуть меня на этот шаг?
— Н-не понимаю…
— Да ладно? А заигрывания с садовником — это не часть твоего охрененного плана?
— Заигрывания? Ты совсем из ума выжил?!
— Следи. За. Языком, — проговорил он очень раздельно, и его взгляд вновь опустился на мои губы.
Я запаниковала.
— Ты… ты хоть соображаешь, что ты говоришь? — меня наизнанку выворачивало от необходимости оправдываться, но я понимала, чем мне грозило продолжение перепалки в подобном ключе. — Я напекла булок и решила их угостить, чёрт возьми! Мне попросту некуда девать всю эту стряпню! Тебе что, жалко еды для своих работников?
— Не делай из меня дурака, — скрежетал Уваров. — Я видел, как он на тебя смотрел!
— Он никак на меня не смотрел! — и тут на меня снизошло, да так, что я остолбенела. — Ты… ты что, ревнуешь?..
Уваров моргнул и на мгновение застыл, будто не сразу понял вопрос. А потом помрачнел ещё больше.
— Не принимай свои фантазии за реальность.
— Фантазии? — оскалилась я. — А твой припадок гнева что, тоже моя фантазия?
— Я не позволю…
— То есть устраивать у меня подносом бордель тебе позволено, — оборвала его я, — а мою приветливость к посторонним ты расцениваешь как смертельный грех и устраиваешь сцены ревности?
— Это не ревность, — процедил Уваров, испепеляя меня взглядом.
— Ну так значит и разговор наш ни о чём! — я умудрилась-таки вывернуться из его хватки, толкнула его в грудь и, воспользовавшись моментом свободы, вылетела за дверь.
Это было… гадко, подло и несправедливо! Обвинять меня в таком! Да ещё и целовать в наказание!
Жестокая память вытягивала непрошеные воспоминания о званом ужине, где он был само внимание и доброта. Где он попросту притворялся!
Я до позднего вечера проторчала в своих комнатах наверху, пытаясь отойти от пережитого. И в голову лезли не его жестокие обвинения, а то, как его губы прижимались к моим.
Да что со мною не так, в самом деле!
Измаявшись, ближе к полуночи я спустилась вниз, проникла на пустовавшую кухню, где заварила себе зелёного чая. От переживаний в животе нестерпимо урчало.
Все свои булки я раздала. В моём холодильнике наверняка оставались лишь продукты для новых рецептов. Разве что соорудить себе бутерброд…
Я зажгла свет в своей личной кухоньке и застыла на самом пороге. Посреди рабочего стола, на котором я обычно колдовала, высилась коробка песочного цвета.
Я приблизилась к столу и заглянула в «окошко» на крышке коробки — внутри на белых бумажных розетках лежали в ряд три украшенных белым кремом румяных ромовых бабы. На коробке значилось — Babà napoletano con crema chantilly.
Я приоткрыла крышку — и ударивший мне в нос аромат на миг стёр из памяти все невзгоды этого дня.
Боже-е-есвенный запах…
Кажется, в этом неприветливом доме у меня появился анонимный друг.
Кто же ты, человек с золотым сердцем?
Глава 29
Он не собирался её целовать. Но всё полетело к чертям, стоило девчонке завестись. Она загоралась сама, и он в мгновение ока подхватывал от неё эту непонятную лихорадку.
Только если маленькая Канатас пылала исключительно гневом, с ним… с ним всё обстояло куда сложнее. Его буквально разрывало от двух совершенно разных желаний — от желания хорошенько отшлёпать её за наплевательское отношение к его авторитету и желания… желания заставить её кричать совсем по иному поводу.
Ему пора лечить голову.
Глеб проторчал в библиотеке ровно столько, сколько потребовалось, чтобы остыть от произошедшего. И после каждой новой их перепалки времени на это ему требовалось всё больше.
Проблему нужно решать, иначе очень скоро её дикие обвинения в насилии потеряют свою безосновательность.
Марьянов спас его от самокопаний, и что важнее, от воспоминаний. То, что и поцелуем-то не назовёшь, умудрялось гонять по его жилам расплавленный жар, стоило только вспомнить…
— Глеб, информация от Канатаса подтвердилась. На днях они соберутся обсудить дальнейшую стратегию и по возможности выработать хотя бы относительно единую линию поведения.
Глеб пропустил Марьянова в кабинет, вошёл сам и закрыл за собой дверь.
— Но есть и хорошие новости.
— Кто-то из наших сможет там поприсутствовать?
Марьянов кивнул, расстегнул пуговицу пиджака и опустился в кресло:
— Не то чтобы из наших, но согласился стать нашим инсайдером.
— Цена вопроса?
— Это Якушев. Просит списать ему долг за его неоценимую услугу.
— Владелец гостиницы?
— Он самый. Ты собирался взять с него недвигой, но учитывая обстоятельства…
— Согласен, — Глеб потёр веки и кивнул. — В данном случае информация куда важнее. Передай ему, долг списан. Мы сможем как-нибудь подстраховаться?
— От дезинформации с его стороны? — Марьянов кивнул. — Есть пара соображений. Сделаю всё, что смогу.
— Благодарю, — Глеб перестал сопротивляться усталости, накатившей на него после ощутимого напряжения, пережитого в библиотеке. Опустился в своё рабочее кресло и выдохнул.
Последние дни выдались особенно сумасшедшими…
— Слушай, всё не было времени об этом с тобой поговорить… — в голосе Марьянова прорезалась совершенно несвойственная ему неуверенность. — Меня Марина… в смысле, твоя мать… твоя мать попросила замолвить словечко за их с Валерией возвращение.
Опять двадцать пять. Вот только этого ему сейчас и не хватало.
— Валер, нет. И мы с ней об этом уже говорили. Думаешь, если бы я чувствовал, что они будут здесь в безопасности, стал бы держать их так далеко от себя?
Его друг и наставник потёр густо посеребрённый сединой висок и вздохнул:
— Она очень тоскует. Очень.
— Думаешь, я не понимаю. Или думаешь, я не тоскую? Но прямо сейчас, когда не установился новый статус-кво и все только готовятся к решительным действиям… нет, рисковать ими я не собираюсь.
— Знаешь, я мог бы за ней… за ними присмотреть. За твоей матерью и сестрой.
Марьянов не смотрел на него, нервно забарабанив пальцами по лакированному подлокотнику. А вот это уже что-то новое…
Но Валерий Степанович не проявлял дикого желания разъяснить причины такого вот рвения становиться добровольным телохранителем для его матери. И для сестры. Разумеется, и для сестры.
Они помолчали, и над ними словно сгустилась сотканная из горьких воспоминаний тень Уварова-старшего, его отца.
Им не стоило поднимать эту тему. Не сейчас. Как бы сильно ему ни хотелось увидеться с матерью и сестрой, рисковать ради этой встречи их жизнями… их безопасность он сейчас не доверил бы даже Марьянову. Тем более что он нужен ему. Возможно, больше чем когда-либо.
— Выходит, Зевс по-прежнему играет вчистую?