– Я все еще не понимаю, прости, – стараясь казаться беззаботной, я тоже беру столовые приборы. – Ваш отец был всего лишь «немного строгим», но ты сбежал из дома при первой возможности, а Дамир… Дамир, хотя и работает в компании отца, откровенно его ненавидит. Даже слушать о нем не хочет. – Я накалываю на вилку кусочек огурцы слишком резко. – Но бросает меня в том числе по его указке.
– Вит, это…
– Я просто хочу разобраться, – я неосознанно повышаю голос, оказываясь в центре внимания сразу нескольких столиков. Вздыхаю и опускаю голову. – Я думала, что мы друзья, Тимур. Настоящие.
– Мы друзья, – кивает он.
– Тогда расскажи мне правду.
Я тянусь к его руке и накрываю своей. Жест поддержки слишком быстро становится неуместно интимным, поэтому я сжимаю его запястье один раз, и отстраняю ладонь.
Тимур устало потирает лицо.
– Да, ты права… Права в том, что дело заходило дальше правил и ограничений, которые знают многие дети. Но знаешь, Вит… Я рос в этой семье и я очень долгое время не знал, нормально ли это? Может быть, всех так воспитывают? Может, отец реально хочет сделать из нас людей?
Он тянется к бокалу и делает глоток.
Я слушаю затаив дыхание и не отрывая от него глаз.
– Он деспотичный психопат, окей? Мое беспристрастное мнение, – хмыкает Тимур. – Он наказывал нас за малейшие проступки, которые даже проступками-то и не считались… Не поздоровался с кем-то из его друзей? Наказание. Потратил карманные деньги на сладости? Наказание. Играл в приставку, пока родителей не было дома? Наказание. Потому что каждую свободную минутку мы должны были, по его мнению, уделять обучению, совершенствованию, дисциплине.
Он прерывается, чтобы перевести дыхание.
И я про себя задаюсь вопросом, спрашивал ли кто-нибудь Тима всерьез о детстве? Была ли у него возможность выговориться?
– Я не говорю уже о постоянных наказаниях за плохие оценки, за драки, за то, что послал местного идиота на три буквы, когда он начал меня задирать.
– Боже, Тим…
– Наказание – это отдельная тема. Иногда мы сидели в подвале, в настоящем подвале. Сыром, темном. Иногда отец распоряжался готовить невкусную еду. То, что мы не любим. Если мы недоедали или… Не дай бог, выбрасывали ее, снова наказание. Я не помню, сколько времени проводил в подвале… Иногда, клянусь, мне кажется, что полжизни, не меньше…
– Разве это вообще законно, издеваться над детьми?
– Милая моя, Сергеевы – это священные коровы этого города. Моему отцу лизали задницу и полицейские, и адвокаты, и прокуроры. Да отец сам хвалился своей «особенной методикой воспитания», и все слушали, кивали, соглашались с ним.
Его слова поднимают на поверхность воспоминание – слова Аслана. Он признался Карине, что Алексей однажды сам рассказал ему о воспитании детей.
– А Дамир, как он…
Я не могу подобрать слово. Но Тимур просто взмахивает рукой.
– Дамир тоже не считал это нормальным. Но… Как видишь. Он остался с отцом. Иногда мне кажется, что он что-то сломал в Дамире. Но это романтическое видение ситуации, Виталинка. По правде говоря, Дамир просто решил терпеть. Нашел причины, которые в его голове нивелируют то, что его жизнью руководит психопат.
Его слова почти физически бьют меня, а в сердце рождается такой вихрь эмоций…
Я прикладываю ладонь к груди, ощущая, как быстро бьется сердце. Я испытываю искреннюю жалость к Тимуру, хотя он, вероятно, больше не нуждается в ней. Еще больше мне жаль моего мужа, который в моем воспаленном от эмоций мозгу предстает букашкой, пойманной в сети большого ядовитого паука. И, конечно, я жалею себя – женщину, которая ничего не знала, не понимала, за кого вышла замуж.
– Он обещал мне, Вит. Обещал, что не послушает отца… Он говорил мне это на вашей свадьбе. Я не знаю, почему он постоянно выбирает его, – пожимает плечи Тимур. – Когда-то я… Можно сказать, я был на твоем месте. Я предложил ему сбежать вместе, надеясь, что брат станет моей опорой, а я – его опорой. Я годами мечтал о побеге, и даже на секунду не предполагал, что он выберет отца и останется, а он отказался уехать тогда.
Я услышала достаточно.
Почти все, что хотела услышать.
Из-за слабости в ногах и в голове я не двигаюсь. Тимур допивает вино и молча наливает себе еще. Путешествие в травматичное детство далось ему сложно.
– Вопрос из разряда гипотетических… Но ты должен ответить на него честно, – я смотрю в глаза Тимура. Он едва заметно кивает, давая знать, что понял меня. – Если бы у нас с Дамиром родился ребенок, он бы… Алексей Сергеев бы попытался сделать с ним то же самое, что и с вами? Даже вопреки… Вопреки моему желанию?
Тимур невесело усмехается.
И у меня мурашки по спине бегут.
– Он ничьи желания не учитывает. Просто делает то, что хочет.
– Это не ответ.
– Да, Вит, – кивает Тим, делая реверанс рукой. – Естественно, он бы занялся и твоим ребенком. Вот мой честный ответ.
Через полчаса Тимур предлагает мне вызвать такси, беря во внимание мой бледный вид. Но я отказываюсь и сажусь в автомобиль. Холод освежает мысли, помогает сконцентрироваться на правильной последовательности действий – пристегнуться, завести мотор, заглянуть в зеркало, сдать назад. Но в голове так и крутятся ужасные сцены из детства Тима и Дамира, навеянные его рассказом.
***
После разговора с Тимуром у меня в голове полная каша.
Только один человек может помочь мне разобраться, Карина. Поэтому я пресекаю попытки мамы поговорить со мной о Дамире и после ужина закрываюсь в своей комнате. С отцом я тоже не говорю – хотя и понимаю, что не по-взрослому поступаю.
Кому-то придется первому пробить возникшую бетонную стену.
Я устраиваюсь на кровати, наушники засовываю в уши, набираю Карине через приложение видеозвонков.
Медленно дышу, стараясь не паниковать.
Она сразу берет трубку, включает видеосвязь. И я следом.
– Ты там как?
Голос звучит взволнованно.
– По-прежнему… В растерянности.
Она усаживается на диван.
– Вит, я не могу поверить, что там все было так ужасно. Как можно вообще вырасти нормальным с таким воспитанием? Кошмар. Алексеем Сергеевым должны были заниматься психологи с психиатрами, он…
И полиция.
Что-то подобное она сказала мне сразу после того, как узнала подробнее о методиках воспитания Алексея Сергеева.
Я об этом тоже думала.
Ужасное детство.
Воспитание, которое не могло пройти бесследно.
Несмотря на всю боль, которую причинил мне Дамир, я жалею его. Конкретно сейчас. Искренне жалею и спрашиваю себя…
– Как Дамир мог общаться с ним, работать на него после этого…
– Не знаю, милая. Но я тебе так скажу: если будешь пытаться удержать в голове двадцатилетнюю историю Сергеевых, то упустишь из виду самое главное – себя.
– Боже, ты права…
Я опускаю голову на спинку дивана и прикрывая глаза.
Перед моими глазами всплывает образ мужа. Предплечья покрываются мурашками.
– Я хочу позвонить Дамиру.
– Зачем? – восклицает Карина.
– Чтобы… Чтобы спросить о ребенке.
– Ты не думаешь, что это подозрительно? – Карина тоже повышает голос, пытаясь привлечь мое внимание. – Если ты спросишь об этом, а потом внезапно потребуешь развод и пропадешь с радаров…
– Да он даже мысли не допускает, что я могла забеременеть.
Я фыркаю.
И на какое-то время между нами воцаряется тревожная тишина.
– Ты как маятник в последнее время, Виталина. Так нельзя. Только за сегодняшний день ты мне несколько раз говорила о разных своих решениях, – заявляет Карина и резко встает с дивана.
Я вижу, как она запирает двери. Наверное, Аслан тоже дома.
– Разных решений? – переспрашиваю.
– Да. Утром ты утверждала, что не сможешь взять и уехать, потом ты передумала, сказала, что ради ребенка сделаешь все, но после встречи с Тимом ты написала, что Дамир, мол, обещал ему не подчиняться отцу, подразумевая, что Дамир не отдаст ребенка, значит, тебе и бежать никуда не нужно. Я права?