Я проваливаюсь в какое-то тревожное пограничное состояние между сном и явью. Я снова брожу по ледяным мрачным коридорам, слышу где-то плач моей малышки, ищу её, ищу, ищу…
Но найти никак не могу.
– Юленька, Юль.
Кто-то трясёт меня легонько за плечо. Открываю глаза. Данил.
– Юль, проснись.
– Не трогай меня, – отшатываюсь от него.
– Юль, – вздыхает он. – Прости, что разбудил. Но ты стонала во сне, да и мне на работу пора возвращаться. Поехали домой.
– Я сама доберусь, езжай на свою работу, – сажусь на кровати, сонно моргая.
– Юля, хватит, – вижу, он злится, но сдерживается изо всех сил, разговаривает со мной как с непослушным капризным ребёнком. – Я же как лучше хочу, неужели ты не понимаешь?
– Кому лучше? Тебе? – смотрю на него с презрением.
– Юль, – садится он рядом. – Давай обо всём дома поговорим, хорошо. Я не отрицаю категорически твоё желание усыновить ребёнка. Просто пойми, я не могу принять это решение так быстро. Мне нужно время. И…, – вздыхает рвано, как-то очень тяжело. – Ну не могу я так, Юлька. Я же тоже переживаю, пойми. Ты же не думаешь, что всё это было для меня праздником? Или ты совсем уже откололась от меня, забыла, что я тоже хотел ребёнка, не меньше тебя.
– Я всё помню, – наворачиваются у меня на глаза слезы. – Так отчётливо помню, что хочется память потерять.
– Юль, – берёт меня за руку Данил, – поехали домой. Там попробуем как-то жить. Если мы оба этого захотим, у нас всё получится. А тогда и про ребёнка подумаем.
Я в абсолютном раздрае. С одной стороны, я отчаянно хочу оттолкнуть Данила, припомнить ему все грехи, послать подальше, но тогда девочку мне точно не отдадут. А значит, нужно терпеть. Нужно убедить мужа, что я простила его, и у нас возможна снова семья.
Как я это всё переживу, мне страшно даже представить, но ради малютки, которая сейчас совершенно одна, лежит там без папы и мамы, слабенькая, одинокая. Ради этого ангелочка я готова попробовать.
– Хорошо, – вздыхаю я, – поехали домой.
Глава 8.
Дан везёт меня на машине по городу. Я смотрю на знакомые улицы, дома, тротуары и не узнаю их.
Точнее не так…
Они как раз остались прежними, это я внутри умерла, а воскреснуть у меня никак не получается. Мне казалось, что и жизнь вокруг теперь утратила краски, перестала существовать, превратилась в руины.
Но это не так. Вокруг люди все также живут, надеются, верят, смеются, влюбляются.
А я как будто выпала из этого потока и теперь стою в стороне и не понимаю, как вернуться? Там ведь никому не нужны твои горе, печаль, ломающая душу безысходность. Да, люди способны сочувствовать в моменте, а дальше всё. Ты или снова встраиваешься в нормальный ритм жизни или остаёшься за бортом общества.
Мне ведь теперь именно это и предстоит – вернуться в общество как бы полноценной особью, способной всем доказать, что я бесчувственный биоробот, готова выполнять свои социальные функции, не нарушая покой других и их установки о “нормальности”.
Говорить то, что от меня хотят услышать, делать то, что положено, а внутреннюю боль, свою разворочанную душу спрятать от всех подальше. Даже от собственного мужа, которого я теперь практически ненавижу.
Почему так? Почему общество устроено настолько несправедливо? Почему какие-то посторонние люди должны решать, кого мне любить, кому помогать? Почему они считают, что лучше ребёнку вырасти без родительского тепла и заботы, но не отдать малютку безумно любящей её женщине, пусть и не биологической матери?
Знаю, это все риторические вопросы. Но от них очень тяжело.
Машина останавливается около нашего подъезда. Я сижу, не в силах пошевелиться. Я не знаю, как войти в стены, которые наполнены моими несбывшимися надеждами.
Чувствую, Дан тоже нервничает.
– Юль, – сглатывает он. – Там дома…, – замолкает.
– Тоска. Чёрная, беспросветная тоска. Да?
– Да. И… Ты просила не трогать ничего…, – мнётся он.
Резко поворачиваю к нему голову, прожигая злым взглядом. Открываю дверцу авто и бегу по ступенькам в нашу квартиру, уже понимая, что он меня не послушал.
Как он мог! Сволочь! Я же просила!
– Юля, стой, – догоняет меня Дан уже на лестнице.
– Не трогай меня! Дай ключ! – требую яростно.
Отмыкаю дверь, влетаю в прихожую, бегу в детскую. Застываю на пороге в полном шоке.
В нос забивается запах гари. Посреди комнаты натыкаюсь на чёрное прогоревшее пятно в ламинате. Осматриваю в немом шоке комнату.
Нет ни кроватки, ни занавесок, ни игрушек. Ничего! Пусто! Выжжено!
Розовые обои в грязных разводах.