Она проводит меня в дальнюю комнату в неухоженной коммуналке, где пахнет варёной капустой. Этот запах ещё мерзее, чем запах перегара от Киры.
В комнате она кивает на диван:
— Садись.
Я не рискую садиться на несвежее бельё, которое валяется на диване, и присаживаюсь на деревянный стул.
— Что, брезгуешь? — усмехается она. — Коньяк принесла?
Я ставлю на стол бутылку. Кира берёт её, читает название и довольно кивает:
— Молодец, не пожалела денег. Пить будешь?
— Нет.
— Ну а я выпью.
Она наливает себе в стакан и залпом выпивает половину. Закусывает пряником.
— Ну и что ты хотела узнать про Славика?
— Всё, — отвечаю я. — Всё, что ты о нём знаешь.
— А кто тебя послал?
— Я же сказала, семья Дроздовых.
— Чё ты гонишь, какая ещё семья? Если Юра умер, то кто там остался? Его чокнутый сыночек из Тулы? Это он тебя послал?
— Есть ещё старший сын из Израиля, — напоминаю я.
Я не собираюсь выкладывать, что действую по поручению жены Влада. И уже жалею, что назвала своё настоящее имя.
— А, тот жадный хмырь, который постоянно клянчил у отца деньги? Это нормально, по-твоему, в сорок пять лет звонить отцу и требовать у него денег? А устроиться на работу в своём Израиле религия не позволяет?
— Кира, я пришла по другому поводу. Расскажи мне о Владе. Что между вами произошло? Почему ты его била?
Она вздыхает и переводит взгляд в окно. Нервно качает ногой с облупившимся розовым лаком. Ей не хочется вспоминать про парня, над которым она издевалась, но ей очень нужны деньги. В этом я её понимаю. Нам всем нужны деньги.
— Он за мной подсматривал.
— Где?
— Да везде! В основном, в душе, когда я мылась.
— Каким образом? Заглядывал в окно?
— Какое ещё окно? Не было там окна. Он заглядывал в дверь, которую я оставляла открытой. Пялился на меня всё время. Мне это надоело и я треснула его расчёской.
— Расчёской? — удивляюсь я.
— Массажкой. Большая такая деревянная расчёска. Тяжёлая, как сковородка.
— Куда ты его ударила?
— По лицу.
Она резко выдыхает и опрокидывает в себя ещё полстакана коньяка.
Крякает и продолжает:
— Я думала, он заплачет и уйдёт, пожалуется отцу или хотя бы отстанет от меня. Но нет, ему это понравилось. Он больной на всю голову.
— Что ты имеешь в виду?
Она таращит на меня глаза:
— Он мазохист. Его возбуждает боль. И не только боль. Его возбуждает, когда его унижают, пинают, обзывают — короче, всё, что нормальные люди не выносят. А ему нравится! Он кончает от этого.
Сердце пропускает удар. Я бы тоже хлебнула коньяку, если бы приехала не на машине.
— У вас был секс?
— Фу, нет! С этим вампирёнышем? Никогда!
Не с вампирёнышем, а с белокурым юношей, чья кожа превосходит по белизне и гладкости самый дорогой мрамор. Но я молчу. Понятно уже, что если Влад любил эту женщину, то его чувства были не взаимны.
— Ну не секс, но что-то у вас было?
Она усмехается и снова наполняет стакан. Такими темпами она через пять минут свалится под стол. Я отбираю бутылку и ставлю поближе к себе.
— Сначала расскажешь всё, что знаешь, потом будешь бухать.
— Он делал мне куни. Это была его награда.
— Награда за что?
— За хорошее поведение. Мы договорились, что он будет моим рабом, — будет исполнять все мои желания. Мыть полы, драить ванну, ходить в магазин и готовить еду. Всё, что я прикажу! Если он плохо справлялся с заданием, то получал расчёской по морде или жопе. Уж поверь, ему это нравилось, он сам подставлялся. Он обожает пощёчины и порку! Приду-у-урок… А потом я разрешала полизать себя, и он от этого кончал прямо в штаны.
— Ты понимаешь, что это ненормально?
— Конечно, ненормально! Но он таким уже был! Это не я его испортила. Может, мамашка его била и ставила коленями на гречку, а он любил её и тронулся на этой почве? Откуда мне знать, почему он вырос извращенцем? Пусть врачи разбираются.
— Да я не про него! С твоей стороны ненормально делать рабом парня, который младше тебя почти в два раза! Что это вообще за дебильные игры в рабство? Я ещё понимаю, когда взрослые люди развлекаются, но когда… уборщица с сыном профессора? Воспользовалась тем, что у него детские травмы, наверняка ещё усугубила.
Она пьяно хихикает:
— Да ладно, ты что, ревнуешь? Пф-ф! Слушай внимательно: подходишь к нему и отвешиваешь оплеуху, да такую, чтобы у него в ушах зазвенело. А потом командуешь стать на колени и задираешь юбку перед его носом. Дальше он всё сам сделает, ха-ха-ха! Тебе понравится, гарантирую!
— Ну ты и тварь! — вырывается у меня.
Она глумливо кривится.
— Какая есть. Деньги давай. Я всё рассказала.
— Нет, не всё. Как долго это продолжалось?
— Пару месяцев. Потом Юра заметил синяки и начал его прессовать. Но Славика прессовать бесполезно — упрямый как баран и боли не боится. Так и не выдал меня, но Юра не дурак, сам догадался. Взялся за меня, и я призналась, что синяки — моих рук дело. Конечно, меня выгнали, а Славика потащили по врачам. Уж не знаю, чем там всё закончилось. А ты в курсе, его вылечили?
— У него всё в порядке, — сухо отвечаю я.
Нет, далеко не всё! Он самый странный мужчина, которого я встречала. Но ей я об этом не скажу.
— Ну и прекрасненько. А то он первые полгода обрывал мне телефон, умолял встретиться. Я думала, он сделает с собой что-нибудь, прям рыдал в трубку. Предлагал выйти за него замуж, гы-гы, в следующем году.
Господи, как больно за него.
Он был влюблён в эту садистку.
— Почему ты делала это с ним? — спрашиваю я напоследок. — Ты ведь видела, что он особенный, травмированный, впечатлительный. С ним нельзя было так поступать. У него… тонкая душевная организация, — я выдаю банальную фразу, не придумав ничего лучше.
— А у меня не тонкая, что ли? Разве Юра не видел, что я в рот ему смотрела? Разве не знал о моих чувствах? Знал, но ему было плевать! Переспал разок и выбросил, как использованную тряпку. Если ему так можно поступать со мной, то почему мне нельзя с его сыном? Мм? Или это другое?
— Так это была месть за то, что Юра на тебе не женился?
— Думай, что хочешь! Дай бутылку!
Я молча придвигаю ей коньяк.
Она выпивает и сообщает:
— Я рассказала всё со всеми подробностями, как ты и просила. Где мои деньги?
Я достаю из кошелька бумажку в пять тысяч и кладу на стол.
— Мы договаривались на сто! — взвизгивает она.
— Твоя история и рубля не стоит. Она слишком мерзкая и подванивает статьёй.
— Какой нахрен статьёй?! Нет статьи, запрещающей спать со студентами, даже если тебе тридцать четыре года!
Блин, она была моей ровесницей десять лет назад! На душе становится ещё гаже.
— Да я не про «спать», а про бить и издеваться, — говорю я и выхожу из комнаты.
Вслед мне несётся отборный мат. Пьянчужка и правда рассчитывала срубить с меня сто штук? Пусть скажет спасибо за пятёру и бесплатную выпивку.
В машине я не выдерживаю и начинаю плакать. Сижу, глотаю слёзы и размазываю тушь по лицу. Мне бесконечно жалко парнишку, которого не любила мать и так и не полюбила его первая женщина.
Раздаётся звонок.
— Да?
— Привет, Яна! Как дела? Сможешь забрать меня завтра в двенадцать часов около моего дома? Потом заедем за Васей, Мадиной и Наташей. А Грушин сам доберётся. Заселение на турбазу в два часа дня.
У него такой звонкий голос, такой солнечный.
— Привет, Славик, — выдавливаю я.
— Как ты меня назвала?
— Славик, — повторяю я. — Ты ведь Владислав, верно? Можно называть тебя Славиком?
Молчит, дышит в трубку.
— Не стоит. Меня в детстве так называли, но мне не нравится это имя. Лучше Влад. С тех пор, как мне исполнилось семнадцать, я всем представляюсь Владом.